На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Этносы

4 449 подписчиков

Свежие комментарии

  • Эрика Каминская
    Если брать геоисторию как таковую то все эти гипотезы рушаться . Везде где собаки были изображены с богами или боги и...Собака в Мезоамер...
  • Nikolay Konovalov
    А вы в курсе что это самый людоедский народ и единственный субэтнос полинезийцев, едиящий пленных врагов?Женщины и девушки...
  • Sergiy Che
    Потому что аффтор делает выборку арийских женщин, а Айшварья из Тулу - это не арийский, а дравидический народ...)) - ...Самые красивые ар...

Викинги:семья и общество

 

 

 

 

 

 

 

Семейные связи были для викингов чрезвычайно важны. Люди гордились своими предками, помнили родословные за много поколений, имели высокое чувство долга по отношению к родным. Семья (в широком смысле этого слова, включая дядей и двоюродных братьев) была сплоченной группой; ее члены держались друг друга во всех трудных ситуациях и мстили за нанесенные родственникам обиды.

У них было сильное общее чувство чести: оскорбление одного из них становилось оскорблением всем, и наоборот, позор, который навлек на себя трус, предатель, тот, кто совершил позорное преступление, также касался всей семьи. Кроме того, существовала общая ответственность: если один человек несправедливо убил другого, то платить за это штраф должен был не только сам убийца, но и его близкие родственники (доля, которую вносил каждый, определялась местным обычаем) и эту сумму разделяли по аналогичной пропорции среди родичей убитого, В интересах семьи было поставить на место неуправляемого, агрессивного родича прежде, чем он успеет наделать бед, даже если после семейная честь требовала помогать преступнику как только возможно.

 

Однако в то же самое время авторитет семьи не подавлял независимости и предприимчивости – до тех пор, пока все это не затрагивало честь. Сыновья были свободны в выборе образа жизни, будь то дома или за границей. В общем и целом кажется, что и дочерей вряд ли выдавали замуж против их желания, хотя в основном брак и был предметом соглашения между мужчинами из обеих семей. Семья давала помощь и совет, однако она никогда не была всемогущим авторитетом, перед властью которого отдельный человек должен был отойти на задний план.

 

Женщины имели достаточно высокий статус как по правовой теории, так и в повседневной практике. Они могли владеть землей и управлять собственностью, у них был полный авторитет в делах хозяйства, и нередко им приходилось в одиночку управлять фермой, пока мужья отсутствовали. Они не могли вести судебные процессы, но, если верить сагам, их неутомимая энергия нередко подливала масла в огонь кровной вражды, даже когда мужчины с удовольствием завершили бы ее. Есть даже упоминания о женщинах, обладавших личной властью, как, например, Ауд Мудрая, вдова царствовавшего в Ирландии викинга, которая руководила эмиграцией своей семьи и дружинников через Оркнейские и Фарерские острова в Исландию и которая распределяла между ними землю, как настоящий вождь. Позднее и шведские камни с рунами говорят о богатстве и активности женщин: на надписях говорится, что их заказали скорбящие супруги или дочери, и они строили в память об умершем насыпи и мосты. Некоторые из камней были воздвигнуты в память самих женщин; об одном таком камне уже упоминалось. Другой, весьма элегантный, был поставлен мужчиной в память о своей жене Одиндисе: «Никогда не придет в Хассмюру лучшая жена, чтобы заботиться о хозяйстве» (рис. 67).

 

Законная жена отличалась от наложниц (которых у богатых мужчин было много) тем, что муж платил за нее выкуп; как правило, она также получала приданое от отца и подарок от мужа в день после свадьбы. Первая и третья из этих сумм становились ее собственностью, и, если брак кончался разводом, муж обязан был выплатить приданое. На законной свадьбе, кроме того, должно было быть торжественное питье «свадебного эля» перед свидетелями, и свидетели должны были отвести мужчину в постель жены. При этом жена сохраняла свое имя и имя своего отца (отчество) и никогда не порывала связей со своими родичами. Если между ними и ее мужем разгорался конфликт, то, судя по всему, она могла встать на любую сторону, смотря по тому, на чьей стороне была правда. Двух героинь в цикле легенд о Вёльсунгах даже восхваляют за то, что они лично взяли на себя мрачную кровную месть своим мужьям ради погибших братьев.

 

Рис 67 Рунический камень в память доброй жены

 

Рис 67 Рунический камень в память доброй жены

 

Развод был нетрудным делом и не оставлял никакого пятна на том, кто выступил его инициатором, будь то жена или муж. Все, что было нужно, – это объявить перед свидетелями причину своего недовольства партнером и сообщить о желании развестись. У нас нет полного списка приемлемых причин для развода, поскольку все упоминания об этих вещах были выброшены из кодексов законов перед тем, как они были записаны в христианские времена; в сагах фигурируют такие причины, как импотенция, ношение женой штанов, а мужем – излишне женственной рубашки и дружелюбие мужа по отношению к человеку, который убил брата жены.

 

Главной особенностью законов о наследстве был «одаль» – закон, касавшийся наследования земли. Согласно ему, владение родовым хозяйством принадлежало всей семье; после кончины отца его получал старший сын, однако он должен был выплатить своим братьям компенсацию за их долю в хозяйстве. Это предотвращало неэкономное деление владений и должно было заставлять младших сыновей искать себе новых земель или расчищая целину, или отправляясь за море. В то же самое время, поскольку владелец мог продать землю (при условии, что он разделит цену с совладельцами), эта система была менее жесткой, чем майорат. Другие участки земли, скот и серебро можно было разделить между ближайшими наследниками, и в кодексах законов даются детальные правила, определяющие порядок наследования и способ раздела. Необычайно сложные случаи запечатлевались на века; например, надпись на скале в Хиллерсьё в Швеции (рис. 68) объясняет, как женщина по имени Гейрлауг стала наследницей собственной дочери, вдовы, вышедшей снова замуж и унаследовавшей свою собственность от сына от первого брака:

 

«Читай эти руны! Гейрмунд женился на Гейрлауг, тогда девице. Позднее у них был сын, а затем Гейрмунд утонул. Потом сын умер. Потом она взяла в мужья Гуд-рика… Потом у них были дети, и из них выжила только девочка; ее назвали Инга, и Рогнвальд из Сноттсы взял ее в жены. Потом он умер, и их сын тоже умер, и мать [Инга] стала наследницей своего сына. Потом Инга взяла в мужья Эйрика. Потом она умерла. Потом Гейрлауг унаследовала это наследство после своей дочери Инги. Поэт Торбьёрн вырезал эти руны».

 

Рис. 68. Рунический камень из Хиллерсьё

 

Рис. 68. Рунический камень из Хиллерсьё

 

Незаконных детей было множество, поскольку большинство мужчин жили со своими рабынями, а у многих были и постоянные наложницы. По норвежскому закону сын рабыни становился рабом, если только ему не даровали свободу в законном порядке. У других незаконнорожденных были определенные права: например, они могли получить небольшую часть виры за убийство отца или брата и наследовать некоторые не слишком ценные предметы от отца. Но на самом деле нередко их участь была гораздо более завидной, и разница между законной женой и наложницей стиралась настолько, что статус детей почти не зависел от этого. В королевской семье Норвегии незаконный сын не раз становился королем.

 

В любом случае, если отец усыновлял незаконнорожденного сына, тем самым он полностью уравнивал его с законными детьми. В Дании и Швеции вся процедура состояла в сажании ребенка на колено усыновителя. Затем следовало публичное объявление об усыновлении на собрании. В норвежских законах мы находим более красочную церемонию: сначала усыновитель резал трехлетнего вола и делал сапог из кожи на его правой ноге; затем он устраивал пир, в ходе которого этот сапог ставили в центр зала, и сперва усыновитель, потом ребенок, а потом все домашние по очереди ставили в него правую ногу, тем самым подтверждая, что ребенок стал полноправным членом семьи.

 

Рис. 69. Кровать из Усеберга

 

Рис. 69. Кровать из Усеберга

 

Новорожденного ребенка надо было сначала показать отцу. Если ребенок был болезненным или уродливым, отец мог велеть выбросить его и оставить умирать. Араб ат-Тартуши сообщает, что бедность нередко заставляла жителей Хедебю топить своих детей. Хозяева также могли приказать выбросить ребенка, рожденного среди рабов, чтобы в доме не было лишнего рта. Однако если ребенка оставляли в живых, то его обрызгивали водой – видимо, это был настоящий языческий обычай, а не простое подражание крещению. Затем отец выбирал имя, предпочтительнее такое, чтобы оно приносило удачу, или такое, которое носил недавно умерший родич, зачастую дядя или дедушка ребенка. Имена некоторых богов (особенно Тора) часто использовали в качестве элементов личных имен; первоначально это был признак того, что ребенок находится под защитой божества. Скандинавы использовали только личное имя и имя отца (например, «Хельги, сын Торстейна» или «Тора, дочь Торстейна»). Фамилий в современном смысле этого слова не было, хотя у некоторых семей, королевских или аристократических, могло быть какое-то коллективное имя, обозначающее происхождение от знаменитого предка. Чтобы выделить человека, носившего обычное имя, нередко использовали прозвище, однако прозвище он получал, только когда становился взрослым, и оно относилось к его внешнему виду или характеру, а то и к определенному поступку, похвальному или смешному. Чтобы отпраздновать наречение имени, ребенок получал подарок, а позднее – еще один, когда у него прорезывался первый зуб. Получение прозвища также могло стать поводом для подарка, если прозвище было комплиментом.

 

Детей обычно воспитывали дома, однако мальчик очень часто проводил часть своего детства как приемный сын в другом доме, и отнюдь не по причине бедности: таким образом между двумя семьями образовывались узы почетной дружбы. В случае возникновения кровной вражды или в других трудных ситуациях мальчик мог ждать от семьи приемных родителей такой же помощи, как от кровных родственников, нес по отношению к приемной семье те же обязанности, что и к родной, и оставался очень привязанным к приемным родственникам на всю оставшуюся жизнь.

 

В языческую эпоху образования как такового не было, и даже позднее христианских школ было мало, и они были очень небольшими. Дети учились сельскому хозяйству и другим ремеслам, просто помогая взрослым в домашней работе по мере своих возможностей, и тренировались в воинском деле, сражаясь друг с другом. Ребенка, у которого был талант к какому-нибудь особенному ремеслу, вероятно, посылали учиться в другой дом, если им не владели в его собственной семье; таким же образом могло передаваться знание законов, истории и стихотворства, однако у нас нет никаких упоминаний о том, что ученые люди и знаменитые поэты собирали какие-то формально организованные группы учеников.

 

Считалось, что молодые люди должны работать не покладая рук. Никого так не презирали, как «жевателя углей» («запечника») – мальчика, который упорно сидел рядом с кухонным очагом, пока остальные были в поле. Юноши должны были быть смелыми, и, если даже при этом спорили со старшими, этим скорее восхищались, чем порицали. Если автор саги говорит о ком-нибудь, что «с этим мальчиком трудно было справиться; он был своеволен и драчлив», то это отнюдь не порицание.

 

Снорри рассказывает интересную историю о том, как святой Олав, который уже был знаменитым воином и королем Норвегии, проверял трех своих маленьких единоутробных братьев: он сажал их на колено и корчил страшные рожи; двое старших были напуганы, но трехлетний Харальд бросил в ответ свирепый взгляд и сильно дернул Олава за усы, на что Олав одобрительно заметил: «Ты, брат, видно, никому не будешь давать спуску!» На следующий день король и его мать Аста увидели, что все трое мальчиков играют у пруда; Халь-вдан и Гутхорм строили маленькие фермы, но Харальд пускал по воде щепочки, которые называл «боевыми кораблями»:

 

«Конунг подозвал Хальвдана и Гутхорма и спросил Гутхорма:

 

– Что бы тебе больше всего хотелось иметь?

 

я, – ответил тот. Конунг спросил:

 

– А большие ли поля? Тот ответил:

 

– Я хочу, чтобы каждое лето засевался весь этот мыс. А на том мысу было десять дворов. Конунг сказал:

 

– Да, много хлеба там могло бы вырасти.

 

Потом он спросил Хальвдана, что бы тот больше всего хотел иметь.

 

– Коров, – ответил тот.

 

– А сколько же ты хочешь коров? – спросил конунг.

 

– Столько, что, когда они приходили бы на водопой, они стояли бы вплотную вокруг этого озерка.

 

Конунг сказал:

 

– Вы оба хотите иметь большое хозяйство. Таким же был и ваш отец.

 

Потом конунг спросил Харальда:

 

– А что бы тебе больше всего хотелось иметь? Тот отвечает:

 

– Дружинников.

 

– А сколько же ты хочешь дружинников?

 

– Столько, чтобы они в один присест могли съесть всех коров моего брата Хальвдана.

 

Конунг улыбнулся и сказал Асте:

 

– Из него, мать, ты, верно, вырастишь конунга».

 

Олав был совершенно прав, поскольку мальчик, когда вырос, стал королем Харальдом Хардрадом, чья полная приключений жизнь окончилась в 1066 году в Англии, в битве при Стэмфорд-Бридж.

 

По закону в 12 лет мальчик становился взрослым. Как правило, он оставался дома еще в течение нескольких лет, но иногда мог отправиться с викингами в поход даже в таком раннем возрасте: например, святому Олаву было только 12, когда он попал на корабль, которым командовал его приемный отец, и еще подростком (все юношеские годы он провел в набегах) сам стал вождем. Большинство молодых людей, собрав богатство за годы разбоя, возвращались домой, чтобы вести спокойную крестьянскую жизнь. Местные условия определяли, возвращался ли женатый сын в дом отца, строил ли новый дом рядом с его домом (как в Ярлсхофе) или перемещался на несколько миль от него (как обыкновенно бывало в Исландии). Конечно, многие решали поселиться за морем, и там к ним присоединялись их родственники. Другие проводили большую часть жизни, сражаясь на службе у того или другого вождя, и уже никогда не возвращались к сельскому хозяйству.

 

Хотя, конечно, семья и была очень важна, в жизни викингов играли большую роль и другие отношения. О связи между вождем и дружинником будет рассказано ниже. Существовали и взаимные обязательства между хозяином и гостем, а также такие, которые подарок налагал на того, кто его получил.

 

В Скандинавии, как и в Древней Греции, подарок означал нечто гораздо большее, чем простая любезность: он фиксировал взаимные обязательства (господина и дружинника, хозяина и гостя, друга и друга); он приносил честь получателю и обязывал его ответить подобающим образом – либо подарив в ответ какую-либо материальную ценность, или, чаще, давая дарителю защиту, помощь и верность, поскольку, как гласила скандинавская пословица, «подарок всегда ищет отдарок».

 

Дружба очень ценилась. Те, кто хотел этого, могли сделать дружбу столь же вечной, как и кровные узы, торжественно заключив кровное побратимство. Буквально у скандинавов это «побратимство» называлось тем же словом, что и отношения тех, кто воспитывался вместе в приемной семье, но это только так говорилось: кровными побратимами становились взрослые люди, хотя побратимство и напоминало связи между ребенком и его приемной семьей, поскольку оно устанавливало связи, аналогичные кровному родству. Есть много рассказов об этой церемонии; самый лучший можно найти в «Саге о Гисли»:

 

«Вот идут они на самую стрелку косы и вырезают длинный пласт дерна [то есть длинную полосу, образовывавшую почти полный круг], так что оба края его соединяются с землей, ставят под него копье с тайными знаками, такой длины, что стоя как раз можно достать рукою до того места, где наконечник крепится к древку. Им… надо было всем четверым пройти под дерном. Потом они пускают себе кровь, так что она течет, смешиваясь, в землю, выкопанную из-под дерна, и перемешивают все это, кровь и землю. А потом опускаются все на колени и клянутся мстить друг за друга, как брат за брата, и призывают в свидетели всех богов. Но когда все они подали друг другу руки…»

 

Символизм вполне очевиден: арка-петля из торфа символизирует лоно Матери-Земли, через которое проходят друзья, чтобы снова «родиться» уже как братья; они смешивают в земле свою кровь как знак того, что теперь они одной крови и приносят клятву. Тем самым они берут на себя обязательства, соответствующие их новому «родству», и подтверждают их, подавая друг другу руки – обычное завершение всех сделок.

 

Таковы были отношения, обычно связывавшие человека с ближайшим кругом тех, кто был равен ему, с его семьей и друзьями. В то же самое время, хотя общество викингов отнюдь не делилось на классы так четко, как во многих других культурах, человек должен был занять свое место в простой социальной иерархии. В прошлом зачастую существовала наивная тенденция рисовать жизнь викингов как некую демократическую идиллию, где весь уклад определялся только совместными решениями всех свободных мужей, которые принимались после споров и вынесения приговоров на тингах (собраниях). На самом деле, как будет показано ниже, юридические и политические решения тингов были в руках местных вождей и исход споров решала отнюдь не абстрактная справедливость, а сила. Конечно, вполне очевиден яркий контраст между Скандинавией и исключительным социальным неравенством в феодальной Европе, и точно так же очевидно, что средний викинг во многом был предприимчивым индивидуалистом. Тем не менее, мир викингов отнюдь не был миром, где все люди равны.

 

Есть даже одна исландская поэма – «Песнь о Риге», которая целиком посвящена классовым различиям и их происхождению. Там рассказывается, как бог по имени Риг бродил по свету и посетил три дома, в каждом из которых он делил стол и постель с хозяином и хозяйкой дома и зачал сына, который стал предком целого класса людей. Первый дом – это простая хижина, еда в которой – хлеб из грубо смолотой муки с отрубями и простая похлебка. Зачатого там сына назвали Трэль (Раб):

 

Кожа в морщинах была на руках, узловаты суставы, толстые пальцы и длинные пятки, был он сутул и лицом безобразен.

 

Затем Трэль соединяется с Тир (Рабыней), которая выглядит соответственным образом, и множество их детей обречены на тяжкий труд:

 

Удобряли поля, строили тыны, торф добывали, кормили свиней, коз стерегли.

 

Затем Риг посещает добротно построенный дом, где могучий, хорошо одетый хозяин мастерит прялку, в то время как его жена в безрукавке и украшениях занимается прядением. Здесь Ригу подали тушеную телятину и сладости, и он зачал розовощекого мальчика по имени Карл (Крестьянин), который ведет крестьянскую жизнь:

 

Быков приручал, и сохи он ладил, строил дома, возводил сараи, делал повозки, и землю пахал.

 

Рис. 70. Всадник с соколом и собакой

 

Рис. 70. Всадник с соколом и собакой

 

Крестьянин женится на Снёр (Снохе), которая ходит в льняной рубашке и одежде из козьей шерсти и владеет связкой ключей. Их сыновья носят такие имена, как Боец, Дружинник, Земледелец, Кузнец и Землевладелец, и от них происходят все крестьяне.

 

Наконец, Риг приходит в большой зал, где очень богато одетые мужчина и женщина сидят без дела и смотрят в глаза друг другу. Здесь ему подают пшеничный хлеб, жареную свинину и дичь на серебряных тарелках; они пьют вино из отделанной серебром кружки. Сына, которого он зачал здесь, назвали Ярлом:

 

Румяный лицом, а волосы светлые, взор его был, как змеиный, страшен. Ярл в палатах начал расти; щитом потрясал, сплетал тетивы, луки он гнул, стрелы точил, дротик и копья в воздух метал, скакал на коне, натравливал псов, махал он мечом, плавал искусно. Затем появляется сам Риг, который учит этого прекрасного юношу мудрости, называет его своим сыном и побуждает завоевать себе землю, которая стала бы владением его сыновей. Так Ярл идет на войну, завоевывает земли и получает богатство, чтобы раздавать его своим дружинникам. Затем Ярл женится на благородной девушке и зачинает сыновей, которых зовут Наследник, Наследство и Юноша. Самого младшего из сыновей зовут Кон («Кон юный» – каламбур, намек на слово «конунг»). Он, в свою очередь, становится любимцем Рига и узнаёт от него тайны рун. Хотя, к несчастью, поэма не сохранилась полностью, вполне очевидно, что Кону суждено превзойти величие своего отца и стать королем.

 

Дата поэмы спорна. Некоторые ученые считают, что она датируется X веком и воплощает подлинные представления эпохи викингов, а другие полагают, что она была сочинена гораздо позже и не имеет корней в подлинной традиции. В общем и целом, перед нами трех-частное деление людей на рабов, крестьян-земледельцев и аристократический класс, в который входят ярлы и короли, что вполне соответствует основным классам общества эпохи викингов. С другой стороны, картина здесь оказывается несколько искаженной: границы между классами представляются более острыми и непреодолимыми, чем это могло быть в действительности, и к тому же предполагается, что принадлежность к определенному классу передается по наследству.

 

На самом деле то время было периодом значительной социальной мобильности. Даже люди, которые стояли на самых низких ступеньках социальной лестницы, рабы, нередко получали свободу и им позволяли завести небольшое собственное хозяйство. Более того, кто-кто, а викинги должны были прекрасно понимать, что люди становятся рабами не по наследству и не по воле высших сил: это те, кому просто не повезло и кто попал в плен во время набега. У свободных людей также было множество способов улучшить свое положение. Те, кто не имели земли, могли отправиться за море; разбой или служба в королевской дружине за плату могли принести богатство; можно было получить выгоду от ремесла и торговли. Интересно, что в «Песне о Риге» не упоминается купец. Конечно, нельзя ожидать, что купцов будут считать отдельным социальным классом, но, наверное, было бы уместным назвать Купца среди сыновей Крестьянина. Как бы то ни было, поскольку Купца и Викинга явно не хватает, поэма изображает излишне статичную картину, не упоминая о двух основных способах получить богатство, которое – как и везде в мире – становилось ключом к продвижению по социальной лестнице. Если человек, у которого было богатство и земля, обладал сильным характером, он вполне мог стать местным вождем и обрести дружинников, которые искали бы его покровительства. В свое время он или его сыновья могли пересечь достаточно нечеткую границу между богатым крестьянином и местным князем – эти люди отличались от ярлов и даже королей только по масштабу, а не по сути.

 

Более того, между скандинавским обществом и обществом феодальным, которое в то время возникало повсюду в Европе, была одна существенная разница: здесь каждый человек владел землей совершенно свободно, он не должен был платить никакому землевладельцу ни налогов, ни аренды. Конечно, в случае распри с соседями ему могла понадобиться защита со стороны вождя, и он сам должен был верно служить своему вождю при разрешении возникших у того распрей и во время войны, сражаясь в его дружине. Однако эта связь оставалась личной и недовольный дружинник мог уйти к другому вождю. Конечно, с этим были связаны определенный риск и неудобства для самого дружинника, но ему отнюдь не грозили все те ужасные штрафы и наказания, которые могли ожидать феодального вассала, собравшегося уйти от своего господина. Обычно князь разбирал споры между своими дружинниками, поддерживал их в конфликтах с посторонними людьми, щедро вознаграждал за любую службу и, если они следовали за ним во время походов, делил между ними добычу и земли. Если князь не делал всего этого или не отличался способностью к лидерству, каким бы аристократическим ни было его происхождение, очень скоро дружинники могли перейти к его более удачливому сопернику.

 

Рис. 71. Воин в медвежьей шкуре

 

Рис. 71. Воин в медвежьей шкуре

 

Статус вождей мог быть очень разным – от небольшого местного князька, чья власть ограничивалась одним фьордом, до того, кто набирал себе дружинников из целой области, содержал отряд личных телохранителей, владел боевыми кораблями и мог именовать себя ярлом, а то и королем. Само понятие «король» было весьма растяжимо. В древности это значило только то, что князья выбрали кого-то из них, чтобы он был их вождем, однако такой король оставался зависимым от поддержки князей и от решений местных тингов. Однако постепенно сильным королям удавалось утвердить свою власть над все большим и большим числом областей (часто вопреки упорному сопротивлению местных вождей), пока наконец в каждой из скандинавских стран не воцарилась единая династия, способная придать государству политическое и религиозное единство. Тем не менее многие ярлы сохранили исключительное могущество. В Норвегии ярлы Хладира всегда оставались потенциальными соперниками королей, а иногда и фактически правили страной.

 

Колонии викингов управлялись по-разному. Исландия сознательно отвергла королевскую власть, поскольку многие ведущие поселенцы с неприязнью относились к намерению Харальда Прекрасноволосого подчинить себе всю Норвегию. Исландцы вручили власть 36 вождям, статус которых теоретически был одинаковым. На Оркнейских островах правила династия ярлов, чья власть иногда простиралась на Шотландию и Мэн; при этом они достаточно неопределенным образом зависели от норвежского короля. В Ирландии и Англии у викингов было множество вождей, которые иногда называли себя королями, а иногда и нет. Сфера их влияния менялась от десятилетия к десятилетию. «Песнь о Риге» вполне разумно показывает короля Кона только как одного – хотя и самого славного – из сыновей Ярла, не наделяя его божественным происхождением.

 

Одним из неотъемлемых признаков ярла или короля было то, что он держал в своем доме группу людей, более приближенных к нему, чём обычные дружинники. Основной обязанностью его личных телохранителей было сражаться за своего господина, когда бы в этом ни возникла необходимость. В остальное время они жили на добычу, а в конце службы получали землю, золото или товары. Некоторые могли оставаться на службе только на год или два: это были молодые люди, искавшие приключений, добычи и почета (пробыть хотя бы некоторое время дружинником великого вождя считалось почетным). Другие проводили на службе большую часть своей жизни и формировали ядро княжеского двора. Глубокая личная преданность, которая возникала в результате таких отношений, была очень велика; героическую верность телохранителей, погибавших в битве бок о бок с господином, можно считать одной из излюбленных тем в литературе скандинавов и германцев. Щедрость господина по отношению к дружинникам также не обойдена поэтами; один поэт при дворе Харальда Прекрасноволосого нарисовал блистательную картину жизни придворных воинов:

 

«Их одарили богатством и прекрасными клинками, металлом из страны гуннов и девами с Востока. Рады они, когда приближается битва. Они быстро вскакивают и хватаются за весла, они рубят снасти и раскалывают уключины, и отважно раздают удары по приказу князя».

 

Поэты, как и воины, получали прекрасные подарки от короля:

 

«По их платью и золотым кольцам видно, что это приближенные, друзья короля: красны их плащи с богато отделанными краями, мечи выложены серебром, прекрасны кольчуги, позолочены пряжки, резьбой украшены шлемы, на запястьях – кольца, что дал им Харальд».

 

Согласно тому же самому поэту, при дворе Харальда существовала группа избранных воинов, которым он особенно доверял – берсерков, именуемых также «волчьи шкуры». Из многих текстов очевидно, что этих людей окружала аура тайны и мистического страха; согласно Снорри, они поклонялись Одину, который давал им силу; они сражались обнаженными, полные животного бешенства:

 

«Его [Одина] воины бросались в бой без кольчуги, ярились, как бешеные собаки или волки, кусали свои щиты, и были сильными, как медведи или быки. Они убивали людей, и ни огонь, ни железо не причиняли им вреда. Такие воины назывались берсерками».

 

Само название «берсерк» значит «медвежья рубашка», а отнюдь не «голая рубашка» (то есть обнаженный), как можно было бы подумать по рассказу Снорри. Как слово «берсерк», так и альтернативное прозвище «волчья шкура» предполагают, что эти люди одевались в шкуры животных или даже что они, как считалось, могли по своей воле превращаться в зверей, как оборотни. Такое представление, а также представление о непобедимом обнаженном герое, судя по всему, отражено в шведском изображении двух фигур, которое предшествует эпохе викингов. Один из воинов обнажен – на нем только рогатый шлем, а другой, вероятно, – человек, одетый в волчью шкуру с головой, которая используется в качестве маски; судя по всему, они участвуют в ритуальном танце или сражаются (рис. 72). Позднее на ковре из Усеберга появляются воины, одетые в странное одеяние с капюшоном; возможно, имелась в виду медвежья шкура (рис. 71).

 

Многие короли, как исторические, так и легендарные, говорят, держали у себя при дворе берсерков. Возможно, братства преданных воинов, посвященных в культ Одина, существовали на самом деле. Ритмичный вой, прыжки и другие подобные методы самогипноза, описанные в некоторых сагах, могли стимулировать их боевую ярость. На службе сильному королю они делали полезное дело, однако без такого контроля бешенство и пренебрежение законами обычной жизни превращали их в угрозу обществу. Поэтому в позднейших сагах берсерков иногда изображают удивительными героями, но чаще всего представляют грубыми хулиганами, которые терроризируют всех, пока герой саги не поставит их на место.

 

Рис. 72 Берсерк и «волчья шкура»

 

Рис. 72 Берсерк и «волчья шкура»

 

С течением времени, когда монархия развивалась, первоначально простой и примитивный двор стал более сложно организован: дружинники различных рангов образовывали королевский совет. Вокруг короля днем и ночью была вооруженная охрана, которая поддерживала его авторитет, собирала налоги и представляла его на местных тингах. Дошедшие до нас детальные повествования об этом относятся к Норвегии XIII века, однако уже во времена святого Олава или Кнута Великого королевский двор заметно усовершенствовался. Летом король и его дружина путешествовали по стране: король председательствовал на тингах и выносил решения; зимой они в основном жили в поместьях короля, если их не приглашали в дома других знатных людей на зимние пиры.

 

Мы мало знаем о том, какое место занимали торговые центры в системе распределения власти. В ранние времена они, видимо, находились под контролем местного вождя, как это было в Исландии. Там, как только корабль подходил к берегу, прибывал местный вождь и диктовал условия торговли между купцами и крестьянами. Однако то, что и Каупанг, и Хельгё, и Бирка находятся вблизи центров королевской власти, не может быть совпадением. Не случайно и то, что многие ожесточенные конфликты между королем и князьями в более отдаленных областях возникали в том случае, когда король пытался взять торговлю под личный контроль. Очевидно, главные торговые центры были под контролем представителя короля; именно у такого человека святой Анскарий, прибыв в Бирку, добился позволения проповедовать. Видимо, королевский представитель взимал пошлину с купцов; в обмен на это король должен был гарантировать мир и закон во время торговли (необходимое условие там, где собирались люди из множества различных мест); возможно, король также играл главную роль в организации обороны от грабителей.

 

Одним из основных жизненных принципов в скандинавском мире было то, что рано или поздно человек обязательно становится участником кровной мести. Вся сложная система взаимоотношений, в которые вступал викинг – кровное родство, связь с семьей приемных родителей, дружба, брак, преданность вождю, – должна была прийти ему на помощь, когда возникал конфликт. Как это осуществлялось на практике, легко понять, рассмотрев ход хотя бы одной типичной семейной распри, о которых рассказывается в столь многих исландских сагах.

 

Первоначальная ссора могла возникнуть из-за какого-то совершенно незначительного дела, которому обе стороны сначала не придавали никакого значения, так что до возникновения открытой вражды могло пройти много времени. Однако рано или поздно член одной семьи оскорблял члена другой словесно или физически. Честь семьи оказывалась задета. Самым мудрым и мирным выходом для жертвы было потребовать денег в возмещение ущерба: только самые высокомерные и нечестные люди могли отказаться от уплаты. Но многие пострадавшие считали, что отомстить с помощью кровопролития – это более мужественно. Быстро возникала кровная вражда, поскольку было просто немыслимо, чтобы один родич позволил убить другого, не убив по крайней мере одного человека в качестве возмещения, причем это не обязательно должен был быть убийца, поскольку, как говорится в одном норвежском кодексе законов: «В этой стране издавна существовал злой обычай: когда человека убивали, его родичи нападали на любого человека, который в роду убийцы считался самым лучшим (хотя убийство могло быть совершено без его ведома или желания, и он не принимал в нем участия), и они не мстили самому убийце, хотя это легко можно было сделать».

 

Месть влекла за собой месть, которая иногда увенчивалась настоящей битвой между двумя семьями, их друзьями и подвластными, а то и такими радикальными действиями, как сожжение, когда одна сторона запирала другую в доме и поджигала его. У взрослых мужчин не было другого выбора, как сгореть или выйти наружу и вступить в неравный бой. В конце концов, или потому, что силы обеих сторон истощались, или потому, что их лидеры погибали, наставало время для мирного урегулирования. Штраф за убийство удовлетворял оскорбленную честь, и кровопролития прекращались.

 

На этой стадии существовало три дальнейших способа действия: дать «единственное суждение» пострадавшей стороне, обратиться к третейским судьям или начать судебный процесс. В первом случае одна из сторон признавала свою вину и шла на уступки противникам, прося их назначить любую компенсацию, на которую они, по их мнению, имеют право, и соглашаясь принять любые наказания, которые будут ими наложены. Обычай и общественное мнение должны были удержать противника от злоупотребления этим соглашением. Этот способ удовлетворял чувство чести и поэтому был наиболее приемлем для пострадавшего.

 

В сложных случаях, когда с обеих сторон были правые и виноватые, дело зачастую передавали третейским судьям, чье решение все клялись выполнить. Судьи оценивали компенсацию, на которую каждая сторона имела право за ущерб, нанесенный другой стороной. При таких расчетах равные потери, понесенные обеими сторонами, погашали друг друга. Рана приравнивалась к ране, отрубленная рука или нога – к отрубленной руке или ноге, смерть – к смерти, при условии, однако, что жертвы были примерно одной «ценности», то есть имели равное положение в обществе: так, смерть слуги в одной семье не могла «погасить» убийства хозяина в другой, а гибель крестьянина – гибели сына вождя. Другим фактором в расчетах была словесная или физическая провокация: считалось, что некоторые оскорбления дают право на любую месть. Приняв все в расчет, судьи подводили итог, объявляя, что одна сторона должна другой такую-то и такую-то сумму в возмещение убийств и увечий. Были основные масштабы уплат, определенные традицией: например, в Исландии цена за жизнь свободного человека составляла 120 унций серебра. В противном случае (или вдобавок) судьи могли приговорить человека к изгнанию из области, а то и из страны – на определенный срок, на всю жизнь или до тех пор, пока живы его враги. Это отчасти было наказанием, а отчасти – средством предотвратить возобновление распри. Изгнаннику давали определенный срок на то, чтобы уладить свои дела и организовать поездку. В это время никто не имел права ему досаждать. Однако, если он не уезжал, враги могли напасть на него, по закону ничем не рискуя.

 

Третий способ состоял в том, чтобы начать судебный процесс перед народным собранием (тингом). Тинг был неотъемлемой частью всех скандинавских обществ. Он действовал одновременно как суд и как первобытный парламент: все свободные люди, владевшие более чем довольно скромным минимумом собственности, должны были присутствовать на тинге, хотя фактически решения зачастую отражали волю наиболее могущественных из присутствующих. В каждой области существовали небольшие местные тинги, собиравшиеся на определенном месте, нередко отмеченном какой-нибудь природной особенностью: скалой, холмом или курганом, с которого ясно слышался голос председательствовавшего на собрании князя или других ораторов; иногда границы участка отмечал круг стоячих камней. Существовали также и региональные тинги, на которых решались более серьезные проблемы, а в Исландии около 920 года был организован альтинг – ежегодное всеобщее собрание всей страны. Обычно тинги собирались в определенное время, но иногда их можно было созвать, чтобы обсудить срочные вопросы общественной жизни: например, тинг мог принять или отвергнуть претендента на трон или предложение изменить религию в данной области. Тинг также мог принимать новые законы. В Исландии, во всяком случае, существовал обычай, согласно которому человек, которого называли «законоговорителем», каждый год читал треть кодекса законов на альтинге, чтобы традиционные законы не были забыты. В существующих писаных кодексах законов иногда заметны следы ритмических фраз и аллитераций, которые помогали людям запомнить устные законы.

 

Собрания играли важную роль в жизни людей. Обычно они длились несколько дней (исландский альтинг продолжался две недели). В этот период люди жили во временных постройках недалеко от места собрания или гостили на близлежащих фермах. Это был удобный случай, чтобы развлечься, посплетничать, заключить помолвку и поторговать. Содержание места собрания в порядке обычно вменялось в обязанности какой-нибудь жившей поблизости состоятельной семье: как и строительство дорог и мостов, это была своего рода общественная работа, которая приносила почести тем, кто ею занимался. Поэтому на многих шведских рунических камнях начертаны имена тех, кто «сделал место для тинга» или усовершенствовал существующее место аллеей из стоячих камней. Первоначально тинг был в каком-то отношении религиозным собранием, «освященным» во имя богов, и мир, который надлежало любой ценой поддерживать во время всех тяжб и споров, был сродни священному миру, который надлежало соблюдать в святилище. Согласно «Саге об Эгиле», один норвежский суд в языческие времена заседал внутри священной ограды: «Местом суда было ровное поле, окруженное вехами из орешника. Между вехами была протянута веревка. Она называлась границей суда. А в кругу сидели судьи: двенадцать из фюлька Фирдир, двенадцать из фюлька Согн и двенадцать из фюлька Хардаланд. Эти судьи разбирали тяжбы».

 

цедура подачи иска перед тингом, вероятно, в разных регионах была различной. Лучше всего нам известно, как это происходило в Исландии, и здесь мы вкратце об этом расскажем. В случае убийства родственники убитого в первую очередь решали, кто из них будет истцом, или, если ни один из них не считал себя способным справиться с этим делом из-за отсутствия юридических знаний или влиятельных знакомых, должны были просить кого-нибудь действовать от их имени. Далее, жалобщик должен был отправиться в дом убийцы в определенный законом день, провозгласить обвинение перед свидетелями и потребовать, чтобы он явился перед тингом. Личность убийцы, как правило, была известна, поскольку он должен был объявить о факте убийства, как только оно случилось, поскольку если он этого не делал, то обычное, непредумышленное убийство превращалось в тайное убийство из-за угла – самое позорное преступление.

 

Рис 73 Битва на мечах

 

Рис 73 Битва на мечах

 

До начала следующего тинга как истец, так и ответчик старались получить как можно более широкую поддержку среди своих родственников и друзей, а также добиться поддержки вождя. Если двое противников были дружинниками разных вождей, то каждый мог автоматически рассчитывать на то, что господин ему поможет, но если оба служили у одного и того же человека, то одному или другому приходилось искать поддержки в другом месте – если только, конечно, они не просили его выступить в качестве судьи описанным выше образом. Иногда велась и закулисная борьба за то, чтобы дело слушалось на одном тинге, а не на другом, поскольку было более выгодно, если дело слушалось там, где у человека имелось много друзей. Если сами тяжущиеся были вождями, то они добивались того, чтобы на тинг их сопровождало как можно больше вооруженных дружинников.

 

Добраться до самого тинга само по себе могло оказаться проблемой: противники могли силой мешать друг другу проехать туда, поскольку считалось, что тот, кто не являлся на тинг, проигрывал дело. Оказавшись на месте, истец и ответчик должны были облечь свои жалобы в сложные юридические формулы (одна ошибка в изложении могла провалить все дело!) и каждый должен был предоставить «свидетелей». Это не были свидетели в современном смысле слова, а просто соседи, которые были готовы поклясться, что, по их мнению, все сказанное – правда и что каждый шаг в юридической процедуре выполнен правильно. Жалобу выслушивала коллегия из 36 «судей», функции которых были примерно теми же, что и у современных присяжных, – они не должны были вести следствие или обладать какой-то особой юридической подготовкой: их делом было просто вынести решение в пользу той или другой стороны. «Судьи» назначались председательствовавшими на тинге вождями: на местном исландском тинге три ближайших вождя назначали каждый по 12 судей. Однако на альтинге этим занималось большее число вождей, так что каждый назначал меньшее число судей, поскольку и здесь всего их было 36. Именно поэтому для каждой стороны было жизненно важно обеспечить себе поддержку. Фактически суды были лишь слегка замаскированной проверкой сил истца и ответчика, и если ни одному не удавалось подловить другого на какой-либо юридической тонкости, то на судей почти всегда влияла та поддержка, которой могла заручиться та или другая сторона, и особенно отношение к делу вождей, которое, конечно, было всем известно. Нередко, несмотря на все законы о соблюдении мира, судьи, запуганные открытой демонстрацией силы, расходились, не вынеся никакого решения.

 

Жалоба истца в основном представляла собой простое обвинение в убийстве. Обвиняемый пытался защищаться, утверждая, что погибший так спровоцировал его своими предшествующими нападениями или оскорблениями, что убийство было вполне оправданным и за него не следует ни платить штраф, ни нести наказания. Если судьи с ним соглашались, они объявляли, что на время убийства убитый был «нечистым» и что его родственники не могут требовать возмещения. Если же они вставали на сторону истца, то могли наложить на ответчика такое же изгнание, как нередко делали третейские судьи, но чаще налагали более жестокое наказание – ставили убийцу полностью вне закона.

 

Человек, оказавшийся вне закона, не имел никаких прав. Его собственность переходила к тому, кто подал на него в суд (причем определенная доля отходила к приговорившим его к изгнанию судьям). Любой, кто хотел, мог убить его безнаказанно, и его родичи не могли требовать за это никакого законного возмещения (хотя имели право мстить по личной инициативе). Теоретически, никто не должен был помогать изгнаннику или прятать его. Единственным выходом для него было покинуть страну или спрятаться в лесу или каком-нибудь диком месте и жить разбоем. Но на самом деле все было не так страшно. Наблюдать за исполнением приговора должны были личные враги приговоренного: им поручалось прийти, силой захватить его дом и имущество и, если возможно, убить его на месте. Если истец не мог найти желающих поддержать его в этом деле, то друзья изгнанника могли помочь ему выбраться из страны или найти себе убежище в доме могущественного покровителя, а то и вообще остаться в собственном доме, полагаясь на свою популярность среди местного населения. Конечно, если его преступление привело общественность в ужас, то у него было меньше шансов уйти. Как правило, преступников, к которым относились с презрением – воров или колдунов, занимавшихся черной магией, – ловили й казнили без лишних проволочек, как только суд выносил приговор. Однако тот, кто был приговорен за обычное убийство, вполне мог с помощью родных и друзей начать новую жизнь в другой стране.

Картина дня

наверх