Грулев М. В. Из книги "Записки генерала-еврея". М.: Кучково поле; Гиперборея, 2007.
http://www.regiment.ru/Lib/B/6/1.htm
Грулев Михаил Владимирович
20.05.1858 г. - ?
Православный. Женат, удочеренная дочь (на 1911)
Участвовал в русско-японской войне 1904-1905 гг. (контужен)
Образование: Себежское уездное училище, Варшавское пехотное юнкерское училище, Николаевская академия Генерального штаба (1888, 2-й разряд)
Чины: вступил в службу (3.06.1878), прапорщик (Выс. пр. 1.01.1882), подпоручик (ст. 30.08.1884), переименован в хорунжие (Выс. пр. 16.06.1888), сотник (ст. 30.08.1888), переименован в поручики Генерального штаба (Выс. пр. 28.01.1889), штабс-капитан (ст. 30.08.1890), капитан (ст. 30.08.1892), подполковник (Выс. пр. 6.12.1896), полковник (ст. 6.12.1900), генерал-майор за боевые отличия (Выс. пр. 19.02.1905)
Прохождение службы: в 65-м пехотном Московском полку, в 1-м батальоне Забайкальского казачьего войска (?-28.01.1889), обучался в Николаевской академии Генерального штаба (?-1888), отбывал лагерный сбор при Кавказском военном округе (1888), причислен к Генеральному штабу (1888), переведен в Генеральный штаб (28.01.1889), старший адъютант штаба Забайкальской области (28.01.1889-30.08.1890), обер-офицер для поручений при штабе Приамурского военного округа (30.08.1890-18.03.1891), старший адъютант штаба войск Забайкальской области (18.03.1891-12.10.1892), старший адъютант военной канцелярии при военном губернаторе Приморской области (12.10.1892-22.02.1895), отбывал цензовое командование ротой в 5-м Восточно-Сибирском стрелковом батальоне (1.10.1893-2.11.1904), старший адъютант штаба войск Ферганской области (22.02.1895-6.12.1896), штаб-офицер для поручений при штабе Туркестанского военного округа (6.12.1896-5.04.1901), отбывал цензовое командование батальоном в в 14-м гренадерском Грузинском полку (24.05.-24.09.1900), штаб-офицер при управлении 62-й пехотной резервной бригады (5.04.1901-3.11.1902), начальник штаба 3-й пехотной дивизии (3.11.1902-30.05.1904), командир 11-го пехотного Псковского полка (30.05.1904-3.10.1906), член Военно-исторической комиссии по описанию русско-японской войны (3.10.1906-29.12.1909), начальник штаба Брест-Литовской крепости (29.12.1909-после 1.06.1911),
Награды: С3 (Выс. пр. 1892), А3 (Выс. пр. 1897), С2 (Выс. пр. 1903), А2м (Выс. пр. 1905), В4мб (Выс. пр. 1905), В3м (Выс. пр. 1905), ЗО (Выс. пр. 1906), С1 (Выс. пр. 6.12.1909),
Источники:
Список Генерального штаба, 1.06.1911
Глава X. На Кавказе
Цензовое командование батальоном. Знакомство с великим князем Николаем Михайловичем. Обнаружение восточных пороков в батальоне и странный взгляд на это великого князя. Празднование 200-летнего юбилея. Трехдневное пьянство и жратва. Прощальное пьянство великого князя.
Летом 1900 г. мне предстояло цензовое командование батальоном и для меня рождался вопрос – где отбывать это командование? В родном ли Московском полку, куда меня звали на праздник 200-летнего юбилея, или в одном из кавказских полков? В виду отдаленности Московского полка, расположенного в Холме, начальство разрешило командировать только на Кавказ, в 14-й гренадерский Грузинский полк, расположенный в Белом Ключе, Тифлисского уезда.
Командование это богато для меня не только воспоминаниями личного характера, которые, конечно, приводить не стоит, но весьма назидательными с точки зрения своеобразных условиях бытовых, общественных и административных того времени, о чем вкратце и хочу сказать несколько слов.
Начальником кавказской гренадерской дивизии был тогда великий князь Николай Михайлович, известный своей историей в кавалергардском полку, где за интриги частного характера во время командования эскадроном офицеры полка отказались подавать ему руку. Обыкновенных -212- офицеров в таких случаях удаляют со службы, а великого князя «сослали» на Кавказ и вместо кавалерийского эскадрона дали в командование гренадерскую дивизию.
По прибытии моем в Тифлис мне сказали, что я обязан представиться начальнику дивизии, хотя, строго говоря, это не было обязательным по воинским уставам и нигде это не практиковалось; но здесь, сказали, это обязательно. Такова была великокняжеская традиция.
Впервые приходилось мне представляться – знакомиться, если хотите – с особами императорской фамилии. Преисполненный подобающего торжественного настроения я облачился в парадную форму и явился к великому князю. К моему крайнему удивлению великий князь принял меня в нижнем белье – буквально в ночной рубахе и кальсонах – усадил меня в хозяйское кресло, за письменный стол в своем кабинете; а сам, полуголый, с открытой мохнатой грудью, с толстой крученой папиросой в руках, с трудом взгромоздившись, почему-то, с ногами по-турецки в другое кресло, стал меня спрашивать-распрашивать и сам же отвечать про академию, про главный штаб, военного министра; и про всех он отзывался почему-то очень зло, ругательски, выжидая иногда какие-нибудь реплики с моей стороны. Но я слушал в полном недоумении. Что сие значит? Великий князь, и – такой революционер, фрондирующий так цинично, так открыто, притом – перед чужим офицером другого округа, которого видит впервые.
Битых два часа длилась эта оригинальная аудиенция. Я воздерживался от всяких реплик и суждений. После я узнал, что у великого князя это была обычная провокационная манера: если собеседник пытался тоже критиковать и ругать, в тон ему же, то он тут же обрывал; дескать, мне можно, а тебе нельзя.
На первых же порах моего командования батальоном я наткнулся в одной роте на пикантное происшествие, имевшее -213- вполне couleur locale{*}; в этой роте обнаружилось, что взводный унтер-офицер из туземцев, одержимый неестественным пороком, насиловал молодых солдат своего взвода. Ротный командир доложил мне это на словах, не желая, почему-то, подавать официального рапорта, и уверял меня, что такие грехи и раньше случались в полку. Мне же, не привыкшему к таким обычным кавказским нравам, событие это казалось выдающимся по своей преступности. Произведя лично расследование и убедившись во всем, я сам подал рапорт по начальству, требуя предания суду этого унтера.
Дальнейший ход этого дела меня еще больше огорошил, чем самый факт обращения взвода солдат в гарем для своего командира. Приезжает в Белый Ключ великий князь на обычный инспекторский смотр. После смотра получаю служебную записку, что его высочество просит меня пожаловать по делам службы. В присутствии командира полка, полковника Суликовского, завязывается такой разговор:
– Зачем вы, полковник, подали рапорт об этой истории с унтер-офицером? Неудобно, знаете, поднимать бучу, скандалить полк, когда мы готовимся к празднику 200-летнего юбилея. Возьмите назад ваш рапорт. Вам, пожалуй, такие истории кажутся необычайными; а мы здесь к этому привыкли. Знаете ли, что в минувшем году у меня в дивизии не взводный унтер, а командир полка (Тифлисского), полковник Попов, попался в таком грехе: он насиловал вестовых и ординарцев, которых посылали к нему по ежедневному наряду. Я-то готов был простить ему эти шалости, – уж очень командир был бравый. Но история эта получила огласку на весь Кавказ, так что я должен был представить его к увольнению со службы. Но знаете что мне Куропаткин сказал, когда я был в Петербурге? – Напрасно, говорит, лишаете себя хорошего командира полка; не -214- Бог весть какая важность это баловство, в котором он попался. В Туркестане, в период завоевания края, многие грешили этим делом – держали «мальчиков». Что поделаешь, коли нет женщин. А воевать ведь надо. А «без женщины мужчина, – что без паров машина».
Конечно, все дело с унтер-офицером кончилось ничем. Я ограничился тем, что перевел его в другую роту.
Все внимание полка, т. е. его командного состава, было поглощено предстоящим празднованием 200-летнего юбилея. Приготовления шли по широкому масштабу. Хочу здесь сказать несколько слов не о том, как праздновали этот юбилей в Грузинском полку – едва ли стоит того, чтобы запечатлеть это пьянство в памяти потомства – а необходимо сказать по поводу этих войсковых праздников вообще; потому что это была закоренелая язва, внедрившаяся в нашем войсковом быту под видом преемственных традиций.
Приготовления к празднику в Грузинском полку – как наверное и в остальных 21 полку, праздновавших в этом году 200-летний юбилей – начались задолго, лет за 7, за 8 до самого юбилея: с этого времени начали уже делать вычеты из офицерского жалованья. Ко времени юбилея эти вычеты образовали уже почтенную сумму, которая составляла все-таки значительно меньшую часть той суммы, которую предстояло заимствовать из хозяйственных сумм полка.
Не запомнил я, к сожалению, точных цифр, но не ошибусь, если скажу, что юбилейное празднование обошлось полку не меньше, чем в 150-200 тысяч рублей прямых расходов; одно издание истории полка с гравюрами, заготовлявшимися в Лейпциге, обошлось в 35 тысяч рублей; реставрация полкового собрания стоила 10 000 рублей, при даровом солдатском труде; многочисленные делегации и гости, съехавшиеся к празднику, в течении 3-5 дней и ночей ели, пили и пьянствовали за счет полка.
В течение недели приходили обозы со всевозможными продуктами: сотни пудов мяса, окороков, битой птицы; -215- десять пудов зернистой икры. У меня не сохранилась, к сожалению, точная запись всех продуктов и вин, съеденных и выпитых за эти дни; но количество было так поразительно, что оно тогда же, непосредственно после праздника, показалось мне легендарным; но подтвердилось вполне после проверки в хозяйственной части полка.
И этот преступный разгул, эти узаконенные жратва и пьянство происходили в такое время, когда в России во многих местах крестьяне, наши кормильцы, пухли с голоду от недорода.
Я всегда усердно, и не всегда напрасно, боролся против этого зла, укоренившегося в нашем военном быту под видом священных традиций, а в сущности – только в силу наклонности к разгульной жизни, в особенности, если возможно придать этому вид традиционного священнодействия. В 1898 г., когда во многих местах свирепствовал голод, я в редактируемой мною газете обратился с воззванием к войсковым частям: отказаться от узаконенного пьянства по случаю праздников, обратить ассигнованные суммы на пользу голодающих, ограничить войсковые праздники молебном, парадом и улучшенной пищей для солдат. Многие части откликнулись на мой призыв; и я был безмерно счастлив за каждую сотню рублей, которая направлена была голодающим.
Здесь, в Белом Ключе, о таком радикальном повороте нечего было и думать. Одну, впрочем, уступку грузинцы решили сделать в этот праздник, как дань скромности, приписав это тоже традиции: не пить шампанского, а ограничиться исключительно кахетинским вином. Дело в том, что в былое командование полков князя Барятинского шло, однажды, гомерическое пьянство в полку, и когда все допились до последней бутылки шампанского, то господа офицеры во главе с командиром полка решили устроить этой бутылке торжественные похороны. При церемониальном шествии, с музыкой, после придуманного обряда -216- , похоронили эту бутылку шампанского недалеко от полковой церкви; и на будущее время решили в полку... пить только кахетинское, которое всегда под рукой.
Ко времени юбилея князь Барятинский, в это время занимавший должность губернатора Дагестанской области, надо полагать, поумнел и потрезвел. На приглашение от полка приехать на праздник он ответил так: «Нет, не поеду. Чего там у вас не видел – как вы 9 лет копили и собираетесь пропить это в три дня? Это пьянство ничего не прибавит к славе Грузинского полка...»
К чрезвычайным вычетами на жратву и пьянство из офицерского жалованья надо прибавить весьма обременительные косвенные расходы для офицеров и их семейств. Почти обязательно было для всех офицеров справить себе новое обмундирование и снаряжение, что, конечно, влетело в копеечку. Л жены офицеров тоже пожелали щегольнуть полковым патриотизмом: постановили для предстоящего бала сделать себе специальные туалеты из полковых цветов – желтого с синим. Это влетело мужьям уже не в одну копеечку.
Пользуясь тем, что я в полку чужой, я отказался от всех желто-синих расходов и предпочел эту экономию обратить на составление и издание полковой памятки для всех офицеров и нижних чинов полка. В одну неделю, поработав и по ночам, мне удалось по полковому архиву составить и издать к юбилею памятку в 4000 экземпляров. И это было тем более кстати, что полковая история, несмотря на затраченные большие суммы, все же запоздала и не была готова к юбилею.
Не стану описывать пьяные дни юбилея; тем более, что и сам я, грешный человек, провел эти дни в хмельном угаре, после трех дней и трех ночей завершившемся, в обществе командира полка и других начальствующих лиц, каким-то пьяным финалом... на полковом кладбище, в 3-4 часа ночи. -217-
Но полагаю уместным рассказать здесь назидательные проводы великого князя Николая Михайловича. На четвертый день беспрерывного юбилейного пьянства назначен был, наконец, отъезд великого князя. Около двух часов дня построен был весь полк, в парадной форме, двумя шпалерами, от квартиры командира полка, где временно жил великий князь, через все урочище. Когда полк выстроился, пошел, к несчастью, проливной дождь. Стоит полк, как в строю; беспощадно мокнем. А офицеры все в новых юбилейных мундирах; солдаты в иервосрочной одежде. Давно прошел час, назначенный для отъезда великого князя. Дождь ливмя льет... С нас текут ручьи... Ни от командира полка, ни от великого князя – никаких распоряжений; точно забыли они, что уже долгий час, как весь полк стоит под проливным дождем...
Как старший, я несколько раз посылал полкового адъютанта доложить, напомнить. Но полковой адъютант возвращался ни с чем, говоря: «там идет пьянство; командир полка (к несчастью был форменный алкоголик) и великий князь притворялись, что не слышат, что я им докладываю...» А дождь, точно назло, льет все сильнее. Промокли все до костей: новые мундиры испорчены навсегда.
Наконец, потеряв всякое терпение, офицеры обратились ко мне с просьбой, чтобы я лично пошел напомнить. Едва ли я вошел в комнату, как великий князь с осовелыми глазами ехидно воскликнул: «А, – вот и генеральный штаб выпьет с нами», – отлично зная, что я зашел не для выпивки. На все мои настойчивые напоминания великий князь лукаво уклонялся от выслушивания, и когда я хотел уходить, приказывал обождать: «сейчас идем»... – и все же тянул и тянул нарочно.
С трудом я вырвался из этой пьяной компании.
А полк все стоит. Мокнет и мокнет. Не уходит.
Ну-ка, господа вольные; да и военные, за компанию! Разгадайте эту загадку дисциплины. Ведь не на боевой -218- позиции стоял полк, не перед лицом неприятеля – даже не фронт это и не строй, а мирные шпалеры, без ружей; выстроены для проводов; стоит под проливным дождем – стоит бессрочно; провожаемое начальство пьяно и пьянствует.
Что же, полку уходить в казармы до нового распоряжения? Так, ко мне, как к старшему, приставали офицеры. Нет! Мы не должны были уходить, и не ушли. Такова была дисциплина в нашей армии. Битых два часа прождали мы, пока великий князь вышел, сел в экипаж и, проезжая между шпалерами, гаркал полупьяным голосом: «Спасибо, грузинцы!»...
Я пытался впоследствии разгадать эту загадку; старался найти в несвоевременном варварском пьянстве, почти на виду целого полка, какой-нибудь скрытый воспитательный прием, в видах внедрения воинской дисциплины. Военная история знает подобные примеры. Но, кажется, тут никаких воспитательных уроков не было. А было просто великокняжеское пьяное самодурство.
Ведь чего только не позволяли себе эти безответственные самодуры на ответственных постах! Вот, кстати, другой факт с тем же великим князем Николаем Михайловичем. Во время нашего лагерного сбора под Тифлисом мне пришлось, однажды, состоять при нем, когда он назначен был старшим посредником во время двухстороннего маневра. Выехав на маневр, великий князь с самого начала уже недоволен был этим назначением, потому что ему в этот день надо было удрать на охоту. Едва только начался маневр, как великий князь обратился к находившемуся при нас штаб-горнисту: «А ты умеешь играть "отбой"? Ну-ка, попробуй!» Солдат понял, что спрашивают в шутку, потому что и ему видно было, что маневр только начинается. После настойчивого приказания «попробовать», горнист повернулся в тыл и тихо, под сурдинку, показал как играют «отбой». -219-
– Нет! Ты повернись в поле, к войскам, да играй во всю, как следует...
Маневр был сорван в самом начале, и великий князь умчался на охоту.
И это, говорят, был лучший из великих князей – ученый, историограф, с порядочной долей гражданского мужества, когда впоследствии он написал свое знаменитое письмо Николаю II, в критическую минуту старого режима. Я не говорю про командира полка, полковника Суликовского; это был слабохарактерный алкоголик, полное ничтожество, находившийся всецело под влиянием своей жены, простейшей австрийской немки, едва говорившей по-русски. Во время лагерного сбора под Тифлисом, когда Суликовский очутился вне надзора своей немки, он запил вовсю и дошел до пьяного пляса с солдатами своего полка, на средине полка. Его тогда быстро уволили со службы. -220-
Примечание
{*} Местный характер (франц.) (Прим. ред.)
Глава XI. С окраины в сердце России и на войну с Японией
Жизнь и служба в Ярославле. Столкновение и дружба со Штюрмером. Курские маневры. Перевод в Калугу. Странное военно-статистическое описание. Русско-японская война. Мобилизация и перетасовка начальствующих лиц. Бегство генералов с театра войны. Расплата.
После службы в Туркестане я был назначен в Ярославль, где губернатором был тогда Б.В. Штюрмер, впоследствии печальной памяти премьер перед разразившейся революцией. Упоминаю об этом вот почему. По моей службе, при резервной бригаде, я не должен был иметь никакого касательства к губернатору: но суждено было мне столкнуться со Штюрмером вплотную. Дело в том, что по прибытии в Ярославль я, согласно уставу гарнизонной службы, обязан был сделать местному губернатору официальный визит, что я проделал как следует, в парадной форме. В ответ на мой визит я получаю, долго спустя, визитную карточку губернатора, переданную городовым. Я вернул тогда губернатору его карточку через губернское правление при открытой записке, требуя установленного ответного визита, дав понять, что в противном случае сводят счеты, как за невызванное оскорбление. Конечно, известие это быстро облетело весь чиновный мир, среди которого, как оказалось, Штюрмер был очень нелюбим. Губернатор не только поспешил отдать мне визит, но мы даже -221- близко познакомились домами. Он стал часто бывать у нас и приглашать нас на интимные обеды; и даже намекнул мне впоследствии, когда он был назначен директором департамента общих дел, что я мог бы получить назначение губернатором, если бы надумал переменить службу в военном ведомстве на Министерство внутренних дел.
Из Ярославля я летом 1900 г. получил назначение в Калугу, начальником штаба 3-й дивизии. Служба здесь мне памятна двумя событиями, которых нельзя обойти молчанием. Это составление военно-статистического описания Калужской губернии и мобилизация нашего корпуса (17-го) в первую голову, ввиду разразившейся войны с Японией.
В Главном штабе давно уже назревала мысль о необходимости составить новое военно-статистическое описание Европейской России. Первое такое монументальное описание произведено было в начале 60-х годов во время министерства графа Милютина. Почти за полвека это описание, конечно, устарело. Долго, очень долго, собирались заняться составлением нового описания. И вот в XX веке, наконец, собрались. Ассигнована была изрядная сумма, которая распределена была между несколькими военными округами.
Не знаю, как в других округах, но относительно нашего Московского округа от этого описания осталось одно печальное воспоминание. Прежде всего начальник штаба округа, генерал Соболев, делавший все, что хотел, под крылышком великого князя Сергея Александровича, откромсал себе из ассигнованной суммы львиную долю под какой-то, я уже забыл, смехотворной рубрикой. Затем солидная сумма была распределена между офицерами Генерального штаба в Москве за составление описаний тех губерний, где нет офицеров Генерального штаба. Остаток распределен был между провинциальными, так сказать, офицерами Генерального штаба, которые сидели в губернских городах; причем их предупреждали, что они могут составлять свои -222- описания, не выезжая из города. Это для того, чтобы в их глазах оправдать положение их московских товарищей, производивших описание, не выезжая из Москвы.
Мне, таким образом, досталась Калужская губерния. Большую часть статистических данных я, конечно, мог добыть в архивах и местных губернских учреждениях. Поработав почти полтора года, я, сидя в Калуге, закончил все цифровое описание губернии. Но ведь массу данных надо было проверить на месте, в разных местах губернии; надо, наконец, обрекогносцировать магистральные грунтовые пункты, выбрать попутно позиции и прочее. Как же выполнить это, сидя на месте? Взял я свою почти оконченную работу и поехал с нею в Москву, в штаб округа, с вопросом: следует ли дополнить описание рекогносцировочной поездкой?
В ответ на этот вопрос и на представленное мною описание в штабе округа на меня как-то дико посмотрели. Оказалось, что никто и не думал даже приниматься за эту работу, хотя прошло уже полтора года. На полученные деньги смотрели, как на пособие.
Словом, отпущенные на военно-статистическое описание суммы были самым откровенным образом расхищены всеми, начиная с генерала Соболева, начальника штаба округа. Сколько мне известно, кажется я один только и представил описание Калужской губернии, которое сразу и сдано было в архив. Вся моя работа пропала даром.
Но что это было за описание! Когда я сравнил мою работу с прежним описанием губернии за милютинское время, полвека тому назад, то мне положительно стыдно стало при этом сравнении: за полвека мы не только не подвинулись вперед по полноте и тщательности работы; а, наоборот, сильно отстали. Прежнее описание отличалось всобъемлющими данными по всем отраслям жизнедеятельности губернии, составленное по весьма обширной программе. Это огромные фолианты, в которых можно найти ответ по любому вопросу. -223-
А теперь... Нет! Лучше поступили товарищи, не утруждая себе вовсе новыми описаниями, которые неизбежно вышли бы импровизированными и куцыми.
Но почему эта печать проклятия лежала на начинаниях нашего времени по сравнению с эпохой графа Милютина?
Потому что в эпоху Милютина, в 60-х годах, Россия ожи-вала от мрака к свету, от давящего кошмара Николая I к освободительным реформам Александра II. Все начинания проникнуты были любовью к делу и добросовестным исполнением. А в наше время, в эпоху злосчастного Николая II, вся бюрократия проникнута была жадностью и хищением. Что можно было ожидать от такой эпохи, когда пример грюндерства подавался даже особами императорской фамилии, втянувшими Россию в кровопролитную и злосчастную воину с Японией ради своих лесных концессий? Все это при Николае II шло crescendo{*}. Во время последней Великой войны распутинские порядки, административные беспорядки и банковские вакханалии дошли, конечно, до апогея. Неудивительно, что все это кончилось общим крахом.
* * *
В 1904 г. разразилась война с Японией. В городе заметен «высокий подъем патриотизма», как выражались официальные телеграммы. В действительности население остается совершенно равнодушным к кровавому пожару, вспыхнувшему на наших отдаленных дальневосточных задворках: « Не добраться японцам до нашей Калуга», успокаивал меня знакомый купец, владелец москательной лавки.
Чтобы настроить наше общественное мнение по надлежащему камертону, предпринято было в московском округе чтение публичных лекций о японцах, их вооруженных силах и т. п. Лекторы в Японии никогда не бывали; свои сведения они черпали из наличной литературы по -224- этому предмету. А так как общественное мнение надо было настраивать по данному камертону, который во все колокола звонил «не подходи ко мне с отвагой», то литература подбиралась соответствующим образом, преимущественно из «Нового Времени», которое твердило одно, что давно пора было бросить с японцами всякие переговоры и «взять этих зазнавшихся макак со стола и поставить под стол».
Вообще, все эти лекции насыщены были таким лягушечьим бахвальством, которое всегда кончается катастрофой. Какую службу сослужили нам в эту войну с Японией все хитроумные расчеты, клонившиеся к тому, чтобы взмылить и подзадорить наш традиционный девиз «шапками закидаем»? Разве это помешало затем призванным из запаса уклоняться от строя даже членовредительствами, которых появилось такое множество, что вызвали даже особый приказ главнокомандующего?
Меня могут спросить, почему же вы сами, зная Японию и японцев, вместе с начальником дивизии, генералом Янжулом, бывшим военным агентом в Японии, не выступили с поправками к извращенным выводам гастрольных лекторов? Это был бы упрек несправедливый. Еще в 1895 г., после поездки по Японии, я представил подробную записку по начальству о вооруженных силах Японии, как сухопутных так и морских, в которой выводы имели предостерегающий и отнюдь не убаюкивающий характер. Пытался я и на этот раз, после лекций гастрольных лекторов, внести скромные поправки к легкомысленным выводам о ничтожестве японских вооруженных сил. Но сделанная в этом отношении попытка вызвала сейчас же упреки в «непатриотичности» и несвоевременности таких поучений, которые могут действовать на других обескураживающим образом; «проповедывать силы неприятеля, хотя они были вполне реальны, значит быть гасителем нашего feu sacre{**}»... -225-
Вот что пришлось выслушать от начальства. Слишком крепко въелось у нас стремление к самосмакованию. Малейшая попытка к выяснению наших слабостей приравнивается уже к самооплеванию; и таким образом мы искони предпочитаем, по примеру премудрого страуса, не смотреть на угрожающую опасность, а лучше прятать голову под собственным крылом.
Вместе с мобилизацией начались и импровизации в отношении командного состава: в предназначенных для отправления на театр войны в первую голову 10-м и 17-м корпусах меняется почти весь высший командный состав. Однако все эти остающиеся дома начальники не преминули сорвать с казны перед уходом все денежные выдачи, которые положены при мобилизации, точно они в самом деле отправляются на войну. А пособия эти, для высших начальников, измерялись несколькими тысячами для каждого...
Это было открытое хищение на виду у всех, в том числе и высшего начальства, которое притом и ухом не вело, видя эти вопиющие злоупотребления, памятуя, очевидно, мудрый девиз – жить самим и давать жить другим.
Не буду здесь касаться жгучих событий, пережитых во время кровопролитной войны, всеобщей забастовки, революции и прочем. Я достаточно писал об этом в двух томах моей книги «В штабах и на полях Дальнего Востока», «Злобы дня в жизни армии» и в многочисленных статьях газетных. Да и надвинувшиеся на нашу бедную Родину современные подавляющие события настолько люты и злободневны, что перед ними меркнет все старое. Ограничиваюсь поэтому повествованием лишь того из пережитого, в чем тогда уже сказывались зародыши всего того, что стряслось над нами впоследствии, во время Великой войны и после, что переживаем поныне. -226-
Примечания
{*} Здесь – усиливаясь (ит.). (Прим. ред.)
{**} Священный огонь (франц.). (Прим. ред.)
http://www.regiment.ru/Lib/B/6/8.htm
Свежие комментарии