Кузьмин А. Г.
Специфика развитияНовгородскойземли в XI–XIII вв. была во многом связана с предшествующим временем, потому что именно в древности были заложены своеобразные черты и новгородского общественно-политического устройства, и ориентирыновгородской экономики, и принципы взаимоотношенийНовгорода с другими землями Руси.
В исторической литературе основные дискуссии связывались с началом Новгорода. Летопись относит его возникновение примерно к 864 году: Рюрик пришел из Ладоги и основал Новыйгород (легенды о более древнем существовании города сложились не ранее XVII века). Среди археологов имеются расхождения в оценке этого древнейшего показания летописи. Известный знаток новгородских древностей В.Л. Янин относит возникновение Новгорода лишь к X столетию. Г.П. Смирнова доказывала, что древнейшая новгородская керамика, сходная с западнославянской, откладывается в древнейших слоях Новгорода как раз во время, указанное в летописи — во второй половине IX века. Но расхождения в хронологии не столь принципиально значимы — в расчет берутся разные материалы, из разных раскопов, использованы разные способы датировки (скажем, точное датирование современными методами уличных мостовых указывает лишь на время появления этих мостовых, а не самого поселения). Важнее оценить содержание летописного сообщения: в какой степени надежен этот источник.
Имеются разночтения и в определении этнического состава первоначального поселения Новгорода. Но это и естественно: по Волго-Балтийскому пути с запада на восток шли разноязычные отряды и просто переселенцы. В сказании о призвании варягов, датированном в летописи 50–60 гг. IX столетия, действуют два славянских племени и три угро-финских в качестве уже оформившейся федерации и, следовательно, возникшей ранее этого времени. И здесь же присутствуют этнически неопределенные “варяги”, которые явно появились пришли сюда ранее описываемых событий, если даже далекая от Балтики меря должна была платить им дань.
Разные мнения исследователей предопределяет и то обстоятельство, что ранние новгородские летописи сохранили меньше материала, нежели более поздние — софийско-новгородские. Это особенно заметно при описании событий XI века, которые Новгородская Первая летопись передает, следуя в основном за одной из редакций “Повести временных лет” (до 1115 года). Именно это обстоятельство породило распространенное мнение, что до XII века в Новгороде не было самостоятельного летописания. В принципе, расхождения в определении начала новгородского летописания — это одно из многочисленных следствий различного понимания самой сути летописания: единое дерево или сосуществование и борьбаразличных традиций, выражающих интересы разных политических сил и идеологических устремлений.
Судя по предисловию к Новгородской Первой летописи, этот свод возник в период между 1204 — 1261 годами. По ряду признаков определяется, что свод составлялся в середине XIII века, а позднее он был доведен до 30-х гг. XIV столетия. Именно до середины XIII века использован новгородский источник составителем Ростовского сборника. Свод использовал редакцию “Повести временных лет” в хронологических пределахдо 1115 года (но без договоров), которая послужила основой этой ветви новгородского летописания, но она не была ни единственной, ни древнейшей.
В этом смысле важно обращение к софийско-новгородским летописям XV века. Вообще, софийско-новгородские летописи — это скорее материал для летописного свода, нежели сам свод. Летописец оставляет заметки, возможно и для себя, вроде: “ищи в Киевском”, не раскрывая содержания соответствующего текста “Повести временных лет”. Именно вследствие незавершенности работы над текстом в летописях нередки дублирования одних и тех же событий под разными годами. Но в этом неупорядоченном материале просматриваются следы более раннего новгородского летописания, в том числе совершенно неотраженного в Новгородской Первой летописи. Например, софийско-новгородские летописи века дают материал о времени княжения Ярослава (первая половина XI века), которого “Повесть временных лет” не знает. И этот материал явно новгородского происхождения.
Определенным этапом работы в рамках этой традиции был свод, составлявшийся в 80-е годы XII века, предположительно Германом Воятой, скончавшимся в 1188 году. При этом важно, что в Синодальном (древнейшем) списке Новгородской Первой летописи этот летописец обозначает себя под 1144 годом: “Постави мя попомь архиепископ святый Нифонт”. Весьма вероятно, что именно в этом своде было привлечено и ростовское летописание, а именно “Летописец старый Ростовский”. Его влияние заметно в рассказах о Моисее Угрине, сестре Ярослава Предславе, Мстиславе “Лютом” и некоторых других. Причем, в данном случае речь идет именно о своде, то есть создании характерного для феодальной Руси и России исторического труда, соединявшего разные письменные источники. В таких сводах ранее составленные своды обычно продолжались, часто без переработки. Поэтому, скорее всего и на протяжении XII столетия в Новгороде явно был не один центр ведения летописных записей.
Те из исследователей, кто признавал существованиеновгородского летописания в XI веке (А.А. Шахматов, Б.А. Рыбаков, ряд авторов XIX столетия), обычно искали следы его в 50-х годах. У Шахматова это новгородский материал, привлеченный в Киеве впервые в предполагавшийся им “Начальный свод 1095 года” и следы его он искал в составе “Повести временных лет”. Б.А. Рыбаков говорит об “Остромировой летописи”, в большей мере используя материал софийско-новгородских летописей, то есть с неизбежным выходом на иную традицию, нежели отраженную в “Повести временных лет”. Такая датировка подтверждается важным указанием софийско-новгородских летописей под 1030 годом. В них по сравнению с “Повестью временных лет” добавлено, что в 1030 году Ярослав после создания города Юрьева вернулся вНовгород и собрал “от старост и поповых детей 300 учити книгам”. А далее следует исключительно важное “припоминание”: “Преставися архиепископ Аким Новгородский, и бяше ученик его Ефрем, иже ны учаше”. Ефрем, очевидно, возглавлял новгородскую епархию, как Анастас и позднее Иларион киевскую церковь. Первый (или один из первых) новгородский летописец определяет себя как ученика Ефрема, и это ведет именно к середине XI века, поскольку о Ефреме говорится уже в прошедшем времени, ведь Ефрем исполнял обязанности главы новгородской церкви до утверждения византийской митрополии в Киеве в 1037 году.
В основе софийско-новгородских летописей лежит свод 1418 года, непосредственно до нас не дошедший. Но с ним, видимо, были знакомы составители младшего извода Новгородской Первой летописи. В софийско-новгородских летописях отмечается хронологическая путаница, что может свидетельствовать об отсутствии в первоначальном тексте абсолютных дат: даты проставлялись либо летописцем середины XI века, либо более поздним летописцев.
***
В XII–XIII вв. Новгородская земля устойчиво держалась общинно-республиканским форм общежития, сохранявшихся на протяжении многих столетий и не до конца задавленныхидеологией и практикой крепостничества. Уже говорилось, что по специфике своего социально-политического устройства Новгород близок городам славянского балтийского Поморья (Южная Балтика). Эта специфика и составляла своеобразие Новгородской земли в рамках восточнославянского государственного и этнического объединения: изначальная слабость княжеской власти; большой авторитет религиозной власти (и в язычестве, и в христианстве); вовлеченность в социально-политические процессы разных слоев населения (помимо холопов-рабов).
Из пределов Новгородской земли эта система социально-политических отношений распространилась далеко на восток, вплоть до Сибири, как это показал, в частности, Д.К. Зеленин.Характерно, что подобная система особенное распространение получила на тех территориях, где земледелие существует, но оно неустойчиво, а потому большую роль играют промыслы иторговля. Важен и еще один момент — на этих территориях никогда не было и не будет крепостного права, поскольку феодальные вотчины здесь не имеют смысла: насильно привязанный к месту смерд ничего не даст его потенциальному владельцу. Зато “дани” и “оброки” сохранятся в этих регионах на протяжении столетий. Повлияло на отсутствие крепостного права и то обстоятельство, что в сельской местности, находящейся в суровых и неустойчивых климатических условиях, требовались инициатива каждого работника и соблюдение принципа “артельности”. Это, в свою очередь, вызывало необходимость сохранения общинной общественной структуры, в которой господствовал принцип выборностируководителей, когда лица, занимающие выборные должности, осуществляли внутреннее управление общиной ипредставительство общины вовне ее.
Для понимания своеобразия социально-политического устройства Новгородской земли необходимо учитывать и тот факт, что в Новгородской земле существовала иерархия городов — все города рассматривались в качестве “пригородов” Новгорода и должны были нести по отношению к нему определенные повинности. Но внутри каждого из этих городов управление выстраивалось снизу вверх, также как и в самом Новгороде. Конечно, с углублением социальных противоречий, между “верхами” и “низами” городского общества часто возникали противостояния, а то и открытая борьба. Но “смерд”, как основная категория населения, являлся значимой фигурой и в начале XI века, и в XII веке, и позднее, когда князья в противостоянии боярам оказывали поддержку именно “смердам”.
В Новгородской земле была своя специфика взаимодействия славянских и неславянских племен. Дело в том, что неславянские племена в большинстве случаев довольно долго сохраняли обособленность, а их внутренняя жизнь оставалась традиционной. Новгороду в целом или отдельным новгородскимсветским и церковным феодалам эти племена выплачивалась дань и сбор такой “дани” был основной формой подчинения неславянских племен главному городу края или его “пригородам”. В числе племен-данников Новгорода были ижора,водь (у побережья Финского залива), карела, Терской берег на юге Кольского полуострова, емь (финны), печера, югра. Причем на востоке, в Приуралье (земли печоры и югры) погостов для сбора дани не было, и туда направлялись специальные дружины. Сбор “дани” обычно проходил мирно, при обоюдном согласии, хотя, конечно же, были и случаи, когда новгородские дружинники занимались грабежами. Но в целом ситуацию взаимоотношений Новгорода с восточными и северными племенами отражает карело-финский эпос: в нем нет самого понятия внешнего врага, а враждебные силы прячутся в подземельях или на небесах.
Претендовал Новгород и на сбор дани с племен Восточной Прибалтики. Но в этот регион с конца XII века начинают проникать немецкие крестоносцы, с которыми Новгород позднее будет вести постоянную и тяжелую борьбу. Центром новгородского влияния на восточно-балтийские племена был город Юрьев, основанный в 1030 году Ярославом Мудрым. Борьба за Юрьев долго будет важнейшим звеном в противостоянии “натиску на восток” крестоносцев. Племена, находившиеся на территории собственно Новгородской земли, как правило, выступали в союзе с новгородцами против натиска с запада немцев и скандинавов.
Основные элементы собственно новгородского самоуправления — вече, институт посадников, институт тысяцких, институт старост и связанные с этими институтами хозяйственно-управленческие должности. Изначально важную самостоятельную роль играли в язычестве волхвы, а после принятия христианства — епископы и архиепископы. Роль этих различных институтов выявляется в связи с какими-нибудьконфликтами: либо между князем и городом, либо внутри господствующих “золотых поясов” — претендентов на высшие должности, либо между “верхами” и социальными “низами” города.
Обычное впечатление о новгородском самоуправлении, как о неуправляемой вольнице складывается под влиянием суммы летописных известий. Но ведь летописи не сообщают о каждодневных, “рутинных” делах летописи, отражая на своих страницах только какие-то важные события. Но даже сохранившиеся сведения — это свидетельство высокой политической активности новгородского населения, возможной лишь в условиях определенной правовой защищенности.
Кардинальный институт в системе самоуправления — вече, которое было своеобразным продолжением обязательных “народных собраний” в любых родоплеменных объединениях (итерриториальных, и кровнородственных). Нередко подвергается сомнению сам факт существования вече, а под ним предполагается какое-то узкое собрание “верхов”, которое выдает свое решение за “общенародное”. Такие спекуляции наверняка были, но говорят они о том, что некогда дела решали на общем собрании.
В XII–XIII веках именно “вече” и его решения корректировали поведение исполнительной власти. Реально зафиксированные летописями народные собрания, чаще всего предстают как нечто чрезвычайное, вызванное неожиданно возникшими проблемами. На каком-то этапе они, видимо, и стали таковыми. Но необходимость обращаться к мнению вече даже и при решении заведомо сомнительных вопросов, является аргументом в пользу народного собрания: его нельзя заставить, а потому надо обмануть. Конечно, реальные дела нередко вершились за спиной “вечников”. Но если Новгороду надо было кому-то или чему-то реально противостоять, то без “вече” обойтись было невозможно. Следовательно, сам “чрезвычайный” характернародных собраний является своеобразном свидетельством о “высшем” критерии власти, как обязанности решать неотложные вопросы, вставшие перед всей племенной или территориальнойорганизацией. И в некоторых случаях именно решение “вече” блокировало — правильные или неправильные — намерения бояр.
В практике новгородской политической жизни к мнению и решению “вече” приходилось обращаться неоднократно, и летописи сообщают в целом ряде случаев о противостоянии “вече” аристократической “Софийской” и ремесленно-купеческой “Торговой” стороны, то есть о собраниях разных либо территориально, либо социально объединенныхновгородцев, со своими предложениями или требованиями. И нередко спорные вопросы решались на мосту между “Софийской” и “Торговой” стороной Волхова: кто кого с моста сбросит. Локальные вопросы решало вече городских посадов-концов. На таких собраниях обычно обсуждались и возможные претензии к исполнительной власти города.
Сам круг и состав “вечников” в разные времена и у разных племен не одинаков, как не одинаковы и “ведущие” в рамках вечевых собраний, что видно в практике разных земель Руси. Сказываются неизбежные “внешние влияния”, вызванные, в частности, условиями расселения славян в VI — IX веках, а также приходящимся на это же время процессом углубления социального размежевания и кровнородственного, и территориального коллектива.
Институт “тысяцких” проясняется из самого обозначения должности. Это традиционная славянская выборная от “Земли” должность, в рамках “десятских”, “пятидесятских”, “сотских” и следующих за ними. “Тысяцкие” — это те, кому поручалось возглавлять ополчение города и округи. Естественно, что “тысяцкие” стремились удержать свои права, сохранить должности для потомков или в ближайшем окружении. Но формальных прав они на это не имели, а потому вокруг этой должности могла развертываться борьба потенциальных кандидатов.
Наиболее значимой в исторической перспективе в Новгороде была должность “посадников” (институту “посадников” посвящена основательная монография В.Л. Янина). Наиболее запутанным остается вопрос о зарождении этого института ифункциях посадников в X–XI вв. Даже этимология, вроде бы прозрачная, дает возможность двоякого толкования: посадник, как “посаженный”, и посадник, как управляющий “посадом”, торгово-ремесленной частью городов. Основная проблема, связанная с институтом посадничества, это — процесспревращения княжеского “посаженного” чиновника в выборную республиканскую должность. В “Повести временных лет” первые новгородские “посадники” упомянуты в связи с деятельностью киевского князя Ярополка Святославича. При этом имеет значение тот факт, что речь идет не об одном посаднике, а о посадниках во множественном числе. Так же во множественном числе они упоминаются после возвращения в Новгород из “заморья” Владимира Святославича: князь отправляет их в Киев с напутствием, что скоро он и сам направится к Киеву против Ярополка. “Посадники” Ярополка не попали в позднейшие перечни, которые обычно открываются именем Гостомысла. Имя Гостомысла, видимо, было популярно в новгородских преданиях, и привлекалось для оправдания права новгородцев выбирать посадников и приглашать по своему выбору князей. Само это имя впервые появится в софийско-новгородских летописях, в которых Гостомысл представлен в качестве предшественника Рюрика. Было ли имя Гостомысла в первоначальной новгородской летописи (по Б.А. Рыбакову — в “Летописи Остромира”) остается неясным. Вообще самопоявление имени Гостомысла связано с оживлением воспоминаний новгородцев о прежних вольницах и желанием их возрождения в XV столетии. Но такая же ситуация сложилась и в XI веке, после смерти Ярослава Мудрого. Соответственно и сообщение софийско-новгородских летописей о том, что Гостомысл — это “старейшина”, избранный посадником, актуально не только для XV-го, но и для XI века.
В софийско-новгородских летописях, равно как в списках посадников, второе после Гостомысла имя — Константин (Коснятин) Добрынич, который был двоюродным братом князя Владимира Святославича и, соответственно, двоюродный дядя Ярослава. В 1018 году Константин резко воспротивился попытке Ярослава бежать, бросив все, к варягам. И это тоже показатель — посадник выражал настроения и волю новгородцев. Ярослав же сурово расправился с близким родственником. В летописях все эти события отнесены к концу второго и началу третьего десятилетия XI века. По мнению В.Л. Янина, их следует перенести в 30-е годы, с учетом дублирования в софийско-новгородских летописях всех записей за это время с разницей примерно в 16 лет (это соответствовало бы использованию Александрийской космической эры, определявшей время от “сотворения мира” до Рождества Христова в 5492 года, то есть как раз на 16 лет ранее указываемой в константинопольскойэре).
Еще один новгородский посадник в XI веке — Остромир, по заказу которого было изготовлено знаменитое “Остромирово Евангелие”. В рассказе о походе на греков в 1043 года в качестве воеводы Владимира упоминается его сын Вышата. Позднее тот же Вышата в 1064 году уйдет из Новгорода в Тмутаракань вместе с князем Ростиславом Владимировичем. Дата 1064 год вызывает сомнение. В “Остромировом Евангелии” ее владелец определен как “близок” Изяслава, то есть родственник именно Изяслава. А Изяслав утеряет киевский стол сначала в 1068 году, а затем в 1073 году, когда киевский стол займет главный антагонист Изяслава — Святослав Ярославич. Конфронтация именно с семейством Святослава предполагает события 1068 года. Ростиславу же пришлось столкнуться с сыном Святослава Глебом, занимавшим Тмутаракань. Очевидно, и Остромир был связан и с этой ветвью потомков Ярослава, оказавшихся изгоями. Но вопрос о взаимоотношениях внутри княжеской и посаднической ветвях власти в этом случае не прояснен. По всей вероятности, Ростислав бежал, будучи не в силах противостоять какому-то кандидату на новгородский стол, выдвинутому Всеславом или Святославом.
В летописи под 1054 годом — датой кончины Ярослава Мудрого — сказано о гибели Остромира в походе на чудь. Но “Остромирово Евангелие” относится к 1057 году, следовательно, ранние новгородские летописи не сохранили точной датировки (данная неточность может служить аргументом в пользу того, что древнейшая новгородская летопись не имела дат “от Сотворения мира”).
В дальнейшем институт посадничества укреплялся в Новгороде за счет того, что киевские князья посылали в сюда еще недееспособных детей, за которых и от имени которых управляли присланные с ними воеводы и посадники. Ростиславу было 14 лет, когда умер его отец Владимир. МстиславВладимирович впервые был отправлен в Новгород примерно в 12-летнем возрасте (и пробыл в первый свой приход в Новгород 5 лет, до 1093 года). Списки посадников за это время дают целый ряд имен, не отраженных в других источниках. Княжение Владимира Мономаха и Мстислава Владимировича в целом — время заметного укрепления власти киевского князя, усиление определенного единства разных земель под его властью. Вторичное пребывание Мстислава в Новгороде приходится на 1096–1117 гг., причем попытка Святополка Изяславича, княжившего в Киеве после смерти Всеволода и до своей кончины в 1113 году, воспользоваться правом первого лица — была отвергнута новгородцами, отдавшими предпочтение Мстиславу. Но переход Мстислава в Киев в 1117 году нарушил гармонию. Мстислав оставил в Новгороде сына Всеволода с обещанием, что тот ни в коем случае не оставит Новгород. Однако сразу после кончины Мстислава в 1132 году новый киевский князь Ярополк перевел Всеволода в Переяславль, откуда его вскоре изгнали дяди Юрий и Андрей. Всеволод вынужден был вернуться назад в Новгород, но там ему припоминали “измену”, а в 1136 году выгнали с позором. Судя по всему, Всеволод и ранее держался лишь авторитетом и мощью занимавшего Киев отца, и конфликт 1132 года лишь обнажил реальные взаимоотношения князя и “Земли”, которая поднималась, восстанавливая в ряде случаев древние формы самоуправления. Новгородский летописец отмечает, что в изгнании Всеволода Мстиславича в 1132 году участвовали и псковичи, и ладожане, и вообще “бысть въстань велика въ людьх”. Правда, затем новгородцы и их “пригороды” “въспятишася”. Но 1136 год окончательно знаменовал новую форму взаимоотношений всей Новгородской земли с приглашаемыми князьями (ладожане и псковичи и в этом решении участвовали).
1136 год — дата, значимая и для Новгорода, и для Руси в целом. Именно с этого времени фактически перестали действовать и принцип “старейшинства”, и принцип “отчины”. В литературе отмечалось, что за следующее столетие в Новгороде будет совершено более 30 переворотов. И волнения возникали не только из-за борьбы в верхах, в среде посадников и “золотых поясов”. Социальные проблемы тоже постоянно всплывали на поверхность общественной жизни, и некоторых из приглашенных князей уже боярство обвиняло в предпочтениях, оказываемым смердам. Вообще архаизация социальных отношений в Новгородской земле оказалась одной из причин развития по северу Руси буржуазных отношений, в то время как в центре и в южных пределах феодализм привнесет крепостнические отношения.
Во второй половине XII — начале XIII столетий новгородцыбудут лавировать между соперничавшими ветвями Ярославичей. Так, изгнав Всеволода Мстиславича (Мономаховича), они немедленно пригласили Святослава Ольговича — одного из главных соперников Мономаховичей. Естественно, что такой поворот не устраивал многих в Новгороде и в Пскове. В смуте 1136–1138 годов псковичи примут Всеволода Мстиславича, а новгородцы будут держаться Святослава Ольговича, хотя особой поддержки он и в Новгороде не получил. Конфликт возник у князя и с епископом Нифонтом, как отмечено выше, на бытовой почве. И неудивительно, что Святослав Ольгович вскоре покинул Новгород.
В Новгороде традиционно большую роль всегда играла церковная власть. При этом во второй половине XII века проявлялись и церковно-политические противоречия, и не только в связи с конфликтом епископа Нифонта с митрополитом Климентом Смолятичем. Именно в 1136 году монах Антониева монастыря Кирик написал свое знаменитое “Учение” — размышление о хронологии с выходом и в математику, и в астрономию. В заключение своего текста он весьма положительно отозвался о Святославе Ольговиче, поставив его впереди Нифонта. Позднее Кирик напишет “Вопрошание” к Нифонту по широкому кругу вопросов. В числе этих вопросов есть один весьма принципиальный: о замене епитимий (церковных наказаний византийского образца) заказными литургиями. Возможно, этот вопрос связан со своеобразными традициями самого Антониева монастыря, близких к ирландской церкви. Напомним, что основатель монастыря Антоний Римлянин приплыл в Новгород с Запада Европы “на скале”, аплавание “на скале” было специфической чертой именно кельтских святых. Кроме того, именно в ирландской церкви епитимия заменялась заказными литургиями. Следовательно, вопрос Кирика к Нифонту был связан с реальной практикой, сохранявшейся в Антониевом монастыре. И на подобные вопросы Нифонт отвечал жестко и резко.
Своеобразным продолжением этой темы явились новгородские события 1156 года. Нифонт умер в Киеве, не дождавшись митрополита. И летописец, защищая Нифонта, приводит разные мнения о нем: “Шел бо бяшеть къ Кыеву против митрополита; инии же мнози глаголаху, яко, лупив святую Софею пошел к Цесарюграду”. Не менее интересен и уникальный случай, произошедший в Новгороде после смерти Нифонта: “В то же лето собрася всь град людии, изволеша собе епископомь поставити мужа свята и Богом изъбрана именемь Аркадия; и шед весь народ, пояша из манастыря святыя Богородица”. Епископ Аркадий был поставлен как бы временно, до утверждения митрополитом, а на само утверждение в Киев Аркадий отправился лишь через два года. Думается, что в данной ситуации снова проявляется рецидив ирландской или арианской традиции, характерной для раннего русского христианства — избрание епископов решением общины. Причем в ирландской церкви епископ являлся административно-хозяйственной должностью, а у ариан — собственнобогослужебной. В реальной политической практике Новгорода епископы совмещали обе эти функции, нередко оттесняя и княжескую власть, и посадническое управление.
Владыка Аркадий возглавлял епархию до 1163 года. Затем в летописи двухлетний перерыв, когда место епископа, видимо, рустовало. А в статье 1165 года упоминаются сразу два архиепископа, поставленных для Новгорода в Киеве: Илья иДионисий. О последнем летописец пишет с явной симпатией. Видимо, неудачна редакция статьи: сначала сказано об утверждении Ильи, а в конце статьи о кончине Дионисия.
Илья занимал кафедру двадцать один год (до 1187 года) и ему удалось укрепить и личный авторитет, и авторитет Софийской кафедры. Летопись положительно оценивают и деятельность его брата Гавриила в 1187–1193 гг. — главным образом застроительство церквей, что может свидетельствовать либо о действительном положении церкви, либо о личности летописца, близкого к этим архипастырям.
Может быть, именно благодаря столь длительному фактическому правлению Ильи и его брата внутреннее положение Новгорода в последней трети XII века относительно стабилизировалось. Помимо указанного элемента стабилизации — повышения авторитета Софийской кафедры — этому способствовали также и внешние обстоятельства: необходимость противостоять нараставшей угрозе на Балтике со стороны немецких крестоносцев, и сложные отношения с князьями Владимиро-Суздальской Руси Андреем Боголюбским и Всеволодом Большое Гнездо.
Новгород был кровно заинтересован в сохранении нормальных деловых отношений с “великими” князьями, контролировавшими Волго-Балтийский путь и земли, спасавшие новгородцев в часто повторяющиеся годы недорода. Но великие князья стремились к подчинению Новгорода, а новгородская “вольница” добивалась “паритетных” отношений. Поэтому, желая ограничить пределы княжеской власти, новгородцы сокращали число земель, с которых князь мог получать дань. Это прямо будет фиксироваться в грамотах XIII века, но как тенденция такое положение существовало изначально. Просто в XIII веке ярче был выражен феодальный характер социально-экономических отношений, и в договорах более конкретно определялись территории, с которых князья могли взимать “дани”.
В XII–XIII вв. происходит укрепление социальной элитыНовгорода, что породило другую проблему: нарастало недовольство социальных низов злоупотреблениями городской власти. В 1209 году, когда новгородцы участвовали в походе Всеволоду Юрьевича Большое Гнездо и дошли до Оки, в городе произошел социальный взрыв, направленный “на посадника Дмитра и на братью его”. Вече обвинило правителей Новгорода в многочисленных злоупотреблениях: “Повелеша нановгородцех серебро имате, а по волости куры брати, по купцем виру дикую, и повозы возити, и иное все зло”. По решению вече, “поидоша на дворы их грабежом”, были распроданы села посадника и его окружения, отобрана челядь, от награбленного имущества каждому новгородцу досталось по три гривны. Летописец оговаривается, что не счесть того, что кто-то “похватил”, и “от того мнозе разбогатеша”.
Об этом восстании существует значительная литература. И принципиальное расхождение в оценках этого социального взрыва: носил ли он антифеодальный или внутрифеодальный характер. Думается, как и во многих других случая, материал свидетельствует о внутрифеодальных коллизиях — в результате восстания произошло перераспределение награбленного. Но при этом сохраняется выход и на коренную проблему — в событиях1209 года явно прослеживатеся противостояние “Земли” и “Власти”.
Новгород был главным дипломатическим и торговым окном Руси в Северную Европу, и сохранилось значительное количество актов, договорно определявших отношения с западными партнерами. Наибольшее количество договоров связано с Любеком, Готским берегом и немецкими городами. В этой связи представляет интерес инцидент с “варягами”, о котором сообщает Новгородская летопись под 1188 годом. Новгородцы были ограблены варягами “на Гътех”, а немцами “в Хорюжку и Новоторжьце”. В ответ в Новгороде закрыли выход за море и выслали посла варягов. Под 1201 этот сюжет имеет продолжение: снова варягов “пустиша без мира за море”, и той же осенью “приидоша варязи горою (то есть сушей, через Восточную Прибалтику) на мир, и даша им мир на всей воле своей”.
Два этих сообщения интересны тем, что к этому времени относится один из традиционных договоров Новгорода с Любеком, Готским берегом и немецкими городами, то есть южным берегом Балтики, который в это время принадлежал Германии. В договорах обычно шла речь о мире, о посольских и торговых отношениях и о суде, поскольку судебные традиции в разных землях и городах различались. Любек оставался одним из главных торговых центров на Балтике, и он еще в документах XIV века помещался “в Руссии”. “Готский берег” являлся транзитным для купцов по Волго-Балтийскому пути, и там находились торговые базы практически всех народов, вовлеченных в торговлю на этом пути. Что касается городов “Хоружек” и “Новоторжец”, то достаточно ясна их славянская этимология, но вопрос об их локализации остается спорным.
Целый комплекс проблем, характеризующих новгородскоеобщество, представляют события 1227–1230 годов, отмеченные летописями (прежде всего Новгородской Первой и Никоновской) несколькими обрывочными и противоречивыми фразами. В литературе существуют и разные прочтения, и разные оценки происшедшего. А проблемы трудно понять вне контекста всей новгородской и древнерусской истории.
Судя по отдельным летописным фразам, в 1227 — 1230 годах в Новгороде были голодные годы и “недород” сказывался на протяжении трех лет (в 1230 году более трех тысячах новгородцев заполнили “студельницы” с трупами, а собаки не могли поедать разбросанные по улицам трупы). Голодные годы порождали множество проблем. Прежде всего — откуда и за чей счет доставить в город недостающие продукты. И сразу возникали противоречия, о характере которых и спорятисторики: классовые, или внекласовые. В 1227 году начало “голодных лет” ознаменовалось появлением вроде бы уже забытых волхвов. Древние волхвы напрямую увязали явления природы с природой власти: “недород” считался признаком неумелой и недееспособной власти, которую можно было подвергнуть любому наказанию.
В итоге же наказали проповедников-волхвов: впервые в истории Руси (в отличие от Западной Европы) загорелись костры;четверо волхвов были сожжены на костре. Летописец, возможно даже современный событиям, осудил эту акцию, заметив, что в окружении князя Ярослава Всеволодовича (занимавшего в то время Переяслаль Залесский и исправлявшего функции новгородского князя) к карательной акции новгородцев отнеслись отрицательно. Поскольку сожжение проходило на Софийском дворе, можно предполагать, что инициаторы казни находились именно в канцелярии архиепископа. В итоге, архиепископ Антоний вынужден был уйти “по своей воле”, а на его преемника Арсения обрушился гнев новгородцев.
Сменилась и светская власть. Князь Ярослав оставил новгородский стол и вернулся в Переяславль, в Новгороде же появился князь Михаил Черниговский, который “целова крест на всей воли новгородской” и прежних грамотах, и “вьда свободу смьрдем на 5 лет дании не платити, кто сбежал на чюжю землю”. Иными словами освобождались от даней на пять лет те, кто бежали либо от насилий, либо от голода. Те же, кто оставался на своих местах, платили дани в прежних объемах.
1228 год отмечен и еще одним проявлением новгородской демократии. Пришедшего на смену Антонию архиепископа Арсения “простая чадь” не приняла. Более того, против него было выдвинуто обвинение на вече “на княжи дворе”, что он устранил Антония, “давши князю мзду”. Арсения обвиняли и в том, что слишком долго стояло тепло. Его выгнали, едва не растерзав на площади перед Софийским собором, и от смерти он спасся, лишь затворившись в храме. На кафедру вновь был возвращен Антоний, а дворы светских правителей города разграбили. С приходом в город Михаила Черниговского был создан еще один прецедент: кандидата в архиепископы избирали жребием из трех кандидатур, отказавшись от ранее избранных и утвержденных. В результате оказался избранным архиепископом оказался Спиридон — дьякон Юрьевского монастыря.
Страшный голод 1230 года вызвал новый всплеск протестов и возмущений в социальных низах Новгорода. Дворы и села посадника, тысяцкого и их окружения были разграблены. Были избраны новые посадник и тысяцкий, а имущество убитых и изгнанных делится “по стом” (то есть по “сотням”). “Сотенная” система, традиционная для славянства, долго будет сохраняться на севере Руси. И она оставалась формой самоуправления, в том числе и в организации не всегда понятных “беспорядков”.
<br''>
Свежие комментарии