На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Этносы

4 450 подписчиков

Свежие комментарии

  • Эрика Каминская
    Если брать геоисторию как таковую то все эти гипотезы рушаться . Везде где собаки были изображены с богами или боги и...Собака в Мезоамер...
  • Nikolay Konovalov
    А вы в курсе что это самый людоедский народ и единственный субэтнос полинезийцев, едиящий пленных врагов?Женщины и девушки...
  • Sergiy Che
    Потому что аффтор делает выборку арийских женщин, а Айшварья из Тулу - это не арийский, а дравидический народ...)) - ...Самые красивые ар...

Время обнимать. Опыт христианского милосердия: Друг Чубайса о Лужкове.

«Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру».


Ветхий завет, Екклезиаст

 

Вот, казалось бы, чего не радоваться? Лужкова, старейшего нашего недруга и супостата, сняли с насиженного и хлебного места. Рухнул колосс, который всеми правдами и неправдами годами мешал проведению либеральных реформ в России. Боря Немцов радуется, мол, это он сделал. И то правда, без него не обошлось. Одним словом, солнце перемен встает над древней столицей. Ну же, радуйся, дядя Алик! А не радостно чего-то мне. Нет праздника на душе. Не так я хотел его победить... Да и вообще, не хотел я его победить. Скорее переубедить. Но чего уж теперь. Что сделано, то сделано...

Некоторые прыткие граждане тут же засобирались на аутодафе: пойдем посмотрим, как Лужка жечь будут. Послушаем, как старик орать будет, как запахнет жареным, увидим, как заплачут его дочки, как упадет в обморок жена. Понаблюдаем, как проворная бабушко (которая не раз за него голосовала) подкинет в костер хвороста... Как это? O sancta simplicitas? Да... Святая простота...

Прошла команда Лужка мочить. И вот уже Боря выиграл суд у надменной барыни. И вот уже в твердом переплете издают его с Миловым доклад «Лужков. Итоги». И вот уже висит над стариком Батуриным неумолимый карающий меч нашего глазастого правосудия. Этого правосудия мы хотели над ним? Такого же правосудия, как и для Ходорковского? Я, например, сталкивался (и не раз лично) с ним, родимым. И никому не пожелаю этой предвзятой, бессмысленной и беспощадной расправы, учиняемой руками мелких неудачливых клерков с замашками тупых садистов. Типа, у нас генералы рыдают как дети... Это уже из любимой книжки нашего всего...

Но нет во мне и настоящего сострадания. Очерствел я душой, заматерел, блядь. И то, ведь восемь лет (и каких) я был во власти, тринадцать лет — в бизнесе. Дефолты, кризисы, предательство друзей, уголовные дела, обыски, допросы, потоки дерьма в прессе. Как тут не стать безжалостным? Как не превратиться в комок агрессии и холодного цинизма? Нужно просто за волосы вытащить себя из этого болота и силой заставить проговорить непослушными губами вечный урок христианского милосердия: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас...»

Ничего не получается. Ненависть стучит в мое сердце. Сколько же все-таки старый гондон нагадил нам! Сколько несправедливой и мелкой хулы он возвел на нас! Сколько вреда он принес! Господи! Ну никак не получается у меня простить его, любить его, молиться за него... Уволь! Не могу. Особенно его последний пассаж (с Гаврилой на пару) на гайдаровские сороковины. Как ему это простить? А? Научи! Что молчишь? Да знаю я, знаю. Нужно просто встать, выпрямиться, вздохнуть глубоко и сказать: «Люблю тебя, Юрий Михайлович! Благословляю тебя, благотворю тебе и молюсь за тебя». И все. Что, и все? И все пройдет. И ненависть, и злоба. Ерунда. Вот, смотри: встал, сказал. Ничего не прошло...

А сколько евонная баба с его же помощью наворовала, пардон, честно заработала? Это же уму непостижимо! Ну вообще всякий стыд потеряли! Что, тоже простить? Да знаю я, знаю. Конечно, простить... Но как? Научи, Господи!

Что ж. Осталось последнее средство. Нужно спокойно перечислить все добрые дела, которые он сделал и для меня лично, и для города. И вообще для всех людей. А плохие не упоминать. Про плохие сейчас на каждом углу пишут и говорят. Вон в книжном немцовский доклад лежит — купи да читай. Там все написано. А про добрые — ни слова. Хм... Интересно. Как ты говоришь? Перечислить добрые дела? Хорошо! Пожалуй. Давай попробуем...

 

1. Для меня

Давайте честно признаемся: наше отношение к нынешнему российскому правосудию и, даже шире, к правоохранительной системе в целом страдает очевидным дуализмом. С одной стороны, мы прекрасно знаем, что суд у нас неправый, продажный, избирательный и т. д. В прессе даже есть специальный термин — «басманное правосудие». Наш суд уже давно перестал быть отдельной ветвью власти и превратился в придаток власти исполнительной. И назначение судей, и их материальное положение, финансирование судов, помещения, автотранспорт, дачи и т. д. де-факто полностью зависят от воли президента и далее вниз по исполнительной вертикали.

Помимо этого наши суды продажны в самом банальном смысле этого слова. Вдобавок они срослись с прокурорской и ментовской мафиями и потрошат подсудимых (это у них называется «обезжиривать лоха») и в два, и в три смычка так, что только мясо ломтями летит. Еще они занимаются волокитой. А еще... Да что это я, в самом деле? Я ж не воззвание к пролетариям всех стран пишу. Все всё знают. Ни для кого я Америки не открыл. Да и не об этом я хотел написать. Я же хотел о дуализме.

Так вот, наш дуализм несколько напоминает шизофрению. Вот смотрите: есть публика, мнением которой ты (допустим) дорожишь. И тебе хочется перед этой публикой выглядеть честным и порядочным человеком. И так, например, случилось, что ты попал в жернова нашей правоохранительной системы. Все прекрасно знают, что в эти жернова ты можешь попасть просто случайно, в результате конфликта по бизнесу или просто потому, что ты не угодил властям предержащим. Более того, зачастую эта самая публика прекрасно знает, что тебя заказали. И даже все знают, кто заказал и почему. И знают, что заказ хорошо оплачен, и что шестеренки уже закрутились. И понимают, что крутиться они умеют только в одну сторону. Все так, все так.

Вот, казалось бы, как должна вести себя публика, пусть даже самая что ни на есть интеллектуальная и ужасно демократическая? Она должна сказать: мнение суда и уж тем более прокуратуры для нас пустой звук. Человек, попавший в лапы этих бандитов, должен использовать любую возможность, чтобы вырваться из них. Он может делать все, что в конечном итоге даст ему желанную свободу: наговаривать на себя, признаваться в любых грехах, подписывать любые бумаги — это ведь все ложь и фальшивка. И если эти садисты требуют от него признания — признавайся не задумываясь. Все равно этим уродам никто уже давно не верит. Нельзя только одного: предавать товарищей, доносить на них и лжесвидетельствовать. А так делай, что хочешь.

И вот тут наша публика совершает кульбит. Нет, дорогуша, говорят наши самопровозглашенные совести нации, ни разу не пробовавшие милицейского сапога и не нюхавшие тюремную парашу. Шалишь! Ты вот в этом самом суде, с этими самыми прокурорами и следователями должен доказать, что ты чист, как слеза ребенка. А нет, так мы тебя заклеймим последними словами. Вот не бляди?

Мне бабка рассказывала, что во времена сталинских репрессий была такая же реакция так называемой интеллигенции. То есть если его сажали, то это чудовищная ошибка, недоразумение, а то и преступление, а вот если соседа, то все правильно: у нас просто так не сажают, там разберутся, если невиновен — выпустят, словом, дыма без огня не бывает. И только темные крестьяне власть просто ненавидели и не приписывали ей черт, которыми она не обладала: ни человечности, ни справедливости, ни неподкупности.

Но мало того, что публика совершает кульбит. Это бы было полбеды. Но и сам объект преследований совершает этот кульбит и действительно начинает доказывать в этом самом суде, этим самым прокурорам, что он невиновен! Хочется спросить: кому, горемыка, ты что-то доказываешь? Себе? А то ты сам не знаешь, виновен ты или нет. Прокурору? Смешно: ведь именно он настаивает на твоей посадке и обвиняет тебя. Судье? Да ему плевать на тебя. Ему чем меньше мороки — тем лучше. А будет крик от прокурорских или от кого повыше — вытащат на квалифколлегию и лишат сана. Куда потом? В адвокаты? Нет уж, лучше я посажу, как они просят. Тем более что вот еще и конвертик подогнали. Толстый какой. Интересно, там доллары или евро? Как это кстати, я как раз хотел машину поменять...

Вынужден констатировать: методом исключения я прихожу к выводу, что этот несчастный доказывает свою невиновность той самой публике, которая прекрасно и так знает, что он невиновен, и уж во всяком случае уверена, что этот суд, с этими следствием и обвинением, предвзят и ангажирован, а значит, установить истину неспособен. Но тогда почему публика требует от обвиняемого такого иррационального поведения? Это ли не царство абсурда? Как говорится, Кафка отдыхает.

Я не раз задавался вопросом, кому и что доказывает Ходорковский. Вот он без устали повторяет, что хочет защитить свое честное имя. Допустим, что это так. Но кто на него покушается? Власть? Но ей ничего не докажешь. Последние пассажи премьера в отношении этого дела не оставляют никаких сомнений, что власть считает Ходорковского не только вором, но и убийцей. Тогда кому? Публике? Но, судя по состоянию медиапространства, подавляющее большинство так называемой демократической прессы считает его узником совести и даже государственные СМИ говорят о его деле в сухом информационном ключе, не высказывая своего собственного отношения (что для них почти подвиг).

Оставим в стороне вопрос о его реальной виновности или невиновности. Но за то, за что он уже сидит, можно пересажать пол-России. То, что ему вменяется по новому делу — нелепость за гранью логического обсуждения. То, в чем его обвиняет премьер — фактически недоказуемо. Вот представим себе, что он достиг своей цели: он оправдан и отпущен на свободу. Что и кому он доказал? Своим сторонникам он доказал, что он невиновен? Им и доказывать ничего не нужно было, они и так это знали. Своим врагам? Дудки! Ведь если суд продажен, предвзят и политически ангажирован, то враги его оправдание легко интерпретируют в тех же самых терминах, как сейчас его посадку артикулируют его сторонники: денег дали, перекупили, или политически Кремлю стало выгодно его выпустить, или это результат борьбы властных элит в преддверии 2012 года. Заметим, что в этих объяснениях вопрос о реальной виновности/невиновности вообще даже не поднимается. Причем тогда здесь тезис о честном имени?

Вообще, до посадки Ходорковский производил на меня впечатление человека очень рационального и прагматичного. Иногда даже чересчур, на грани того самого цинизма, который упомянутая выше публика любит приписывать мне. И тут на тебе: ударился в самый что ни на есть подростковый романтизм в духе «Детей капитана Гранта».

И все бы ничего. Пусть бы этот или подобный ему зэк с упорством, достойным лучшего применения, доказывал, что это «чудовищное недоразумение» и что «правда восторжествует». В конце концов, это его жизнь и его судьба, и он так решил ими распорядиться. Но пока он таким образом упражняется, без отца растут его дети, без мужа жена, без сына отец с матерью. Это правильная плата за то, чтобы доказать (опять встает вопрос: кому?) свою невиновность? Ой не уверен. Вернее, даже наоборот: уверен, что неправильная. Переплачивает МБХ, ох переплачивает. Хотя, может, все это слухи про помилование, амнистию и т. д. Может, никто ему этого и не предлагал. Тогда все, что я написал здесь, — пустое размусоливание...

Но ближе к теме. Я в свое время стоял перед этим выбором. И тоже многие подвигали мне что-то кому-то доказывать. И я тогда (как, впрочем, и сейчас) никак не мог взять в толк, кому и что я должен доказать. И самый главный вопрос — это вопрос об инструменте доказывания. Что, вот этот вот «самый гуманный суд в мире» и есть то место, в котором я должен доказать, что я не верблюд? Но ведь в этом месте способы доказывания моей невиновности аналогичны способам доказывания виновности: то есть то же самое давление сверху, взятки, кампания поддержки в прессе и т. д. Но ведь все эти методы никакого отношения к существу дела не имеют. Более того, существом дела никто не интересуется. Ни доказательной базой, ни способами ее получения, ни реальным ущербом, ни показаниями свидетелей, ни даже формулировкой обвинения.

Вот возьмем, скажем, хозяйственный спор. Для любого нашего бизнесмена решение российского арбитража, вынесенное в пользу его коллеги, является важным знаком того, что этот его коллега «решает вопросы» в арбитраже, умеет туда «заносить», что в этих административных играх он является более «крутым» и умелым, чем его оппонент. Одним словом, «серьезный пассажир». Это решение много о чем говорит. Об одном только нельзя узнать из этого решения: кто же на самом деле прав в этом споре. Любой бизнесмен скажет тебе: «Ну, старик, ты дал! Ишь, чего захотел! Если ты хочешь справедливости, то тебе не сюда. Тебе тогда нужно в стокгольмский арбитраж либо в Высокий Королевский суд Лондона. Или в городской суд Нью-Йорка. Там тебя рассудят по справедливости. А здесь не отвечают на вопрос «кто прав, а кто виноват?». Здесь отвечают на вопрос «кто сильнее?».

В судах общей юрисдикции ситуация абсолютно аналогична. С той только разницей, что, в отличие от хозяйственных споров, ты не можешь прокурорским сказать: «Слушайте! Я абсолютно согласен с вами судиться. И сесть на несколько лет, если меня признают виновным. Но только с одним условием: судиться будем в Лондоне». Как наша прокуратура судится в Лондоне, мы прекрасно знаем: она не выиграла еще ни одного дела!

Таким образом, я утверждаю: в российских судах свою невиновность доказать невозможно. Как, впрочем, и виновность. Причем это не имеет отношения к реальной виновности или невиновности. Просто эти суды не приспособлены для поиска истины. Таким образом, когда все прекрасно понимающая публика от тебя требует доказательства твоей невиновности в виде оправдательного приговора, то на самом деле она от тебя требует другого: докажи, что ты тоже «крутой»! Что ты тоже можешь «решать вопросы». Докажи, что ты «серьезный человек».

Но я-то знаю, что я не «крутой». Что я не «серьезный человек». И я не могу «решать вопросы». Что мои оппоненты сильнее меня, и что никакой «крыши» наверху у меня нет. У меня тогда даже не было денег, чтобы заплатить своему адвокату, не говоря уже о том, чтобы дать солидную взятку тому, кто «решает вопросы». Чего ж тогда пыжиться? Чтобы угодить взыскательным вкусам Шендеровича и Киселева? Ради этого я должен был лишиться свободы и обречь свою семью на нищенское существование? Чтобы мои дети были изгоями? Чтобы я, отторчав на зоне, вернулся и в полтинник начал все с нуля, имея штампик о судимости? Дудки! Зачем я буду тягаться со всей нашей репрессивной машиной, смазанной деньгами Гусинского и Березовского, ради чего? Ради мнения так называемой общественности, на которое мне по большому счету глубоко наплевать?

Мало кто разделял тогда этот мой взгляд на происходящее. Честнее сказать — почти никто. За исключением семьи и совсем близких товарищей. И еще одного человека, который не был ни тем, ни другим. Звали его Юрий Михайлович Лужков.

Вот представьте себе: я, гайдаровец, чубайсенок и «прихватизатор». Против меня воюет друг Лужка, Гусинский. Казалось бы, отношение Лужкова ко мне абсолютно детерминировано. К нему приходит наш общий знакомый и между делом рассказывает мою историю. Лужков спрашивает: «Какую статью ему предъявляют?» Ему называют статью. Он берет последнее постановление об амнистии, находит эту статью и видит, что амнистия распространяется только на тех, у кого есть правительственная награда. Лужков, почти не думая, молча подписывает приказ о включении меня в наградной список на медаль «850 лет Москве». Все. Говорит: «Если совсем херово будет — пусть воспользуется». Помыкавшись, через некоторое время я и воспользовался.

Я не питаю иллюзий, что Лужков симпатизировал мне. Более того, я уверен, что он воспринимал меня как политического оппонента. Но здесь важно другое. Его понимание нашей правоохранительной системы было аналогичным моему. Он прекрасно знал (и знает) ей цену. И он не хотел такого суда для меня. Он ему не верил. Почему же я должен хотеть этого суда над ним? Я не должен этого хотеть. И я не хочу. И если у меня будет хоть малейшая возможность помочь ему избежать этого суда, то я эту возможность полностью отдаю в его распоряжение.

 

2. Для города

Я вот тут давеча был в Париже. Да-да, в который раз. Ну поиздевайтесь, поиздевайтесь. Так вот что я вам скажу, дорогие мои. Таких пробок, как в Париже, нам и не снилось! Однажды я из аэропорта имени Шарля де Голля ехал к Триумфальной арке четыре часа. Четыре! Это, чтобы было понятно, примерно как из Шереметьево до площади Белорусского вокзала. Или как из Внуково до нашей Триумфальной арки.

А еще в Париже практически невозможно поймать такси. Только заказывать в гостинице, а так, чтобы выйти на улицу и поймать — шалишь, нету их. А проблема парковки в Париже — это песня. В будние дни центр забит так, что припарковаться решительно невозможно. Можно километры накручивать по улицам — ни одного пустого места: все обочины всех улиц с обеих сторон заставлены автомобилями. Это несмотря на обилие подземных паркингов.

Все эти благостные разговоры, что в Лондоне нет пробок — чушь собачья. Если из центра вы поедете в Сити (даже на такси, для которых выделили знаменитую лондонскую отдельную полосу), то на путь, который по карте примерно равен пути от Кремля до «Москва-Сити», вы потратите минимум час-полтора. А, например, от аэропорта Хитроу до центра, например до Найтбридж, вы можете попасть в такую пробку, что на путь, который в хорошее время отнимает полчаса, вы можете потратить и два, и три часа.

Чтобы не занимать ваше драгоценное время, скажу коротко: я стоял в пробках в Риме, Вене, Санкт-Петербурге (пробки почище московских). А какие пробки в Ницце! Загляденье! По нижнему шоссе можно ехать сутки и не проехать и трех километров. Да, чуть не забыл! А какие пробки в Сочи! Боже мой, какие пробки в Сочи! Образцовые. Всем пробкам пробки.

Бьюсь об заклад: Собянин (дай Бог ему здоровья) ничего с пробками поделать не сможет. Это я вам как специалист говорю: я кандидатскую писал по экономике и планировке города. Все дело в том, что Москва по планировке — типичный средневековый город с радиальной системой улиц. Соответственно концентрация транспорта по мере приближения к центру неуклонно растет (тут нет злого умысла — это чистая геометрия и математика) и на каком-то приближении к нему, достигая критического уровня, неизбежно превращается в пробку.

Для решения транспортных проблем в таком мегаполисе нужно менять планировку центра города. Ну это как Брежнев — взял, да и сломал половину всех арбатских улочек и переулков. А поверх провел линию Калининского проспекта, ныне Новый Арбат. Да еще и поставил по краям «красавцы» небоскребы. Куда там лужковской архитектуре до этих «шедевров». Я всегда говорил: Хрущева с Брежневым на вас нет с их «Интуристами» и «Россиями», вот тогда б вы взвыли! А то ишь, морду воротят, у Лужка, мол, нет вкуса: все башенки да башенки.

Но вернемся к пробкам (про архитектуру еще успеем). Ломать центр никто не даст. Даже самые оголтелые трубадуры застоя признают: то, что коммуняки сотворили с Москвой — это преступление. Один Кремлевский дворец съездов чего стоит. За такие «дворцы» просто к стенке нужно ставить. И архитектора, кстати, тоже. Шутка сказать, ведь на этом месте стоял Чудов монастырь. А уж про тысячи разрушенных церквей и говорить нечего. А как Сталин расширял Тверскую? Дома двигал! Памятник Пушкину переставил!

Значит, остается либо под землю лезть, либо сверху вторым и третьим ярусами эстакады пускать. Но под землю лезть невозможно: если глубоко полезешь — в метро упрешься, если мелко — дома провалятся и фундаменты затрещат. Да и в исторический слой попадешь — археологи заверещат: дай покопаться, вдруг двугривенный найдем? Эстакады тоже строить нельзя — исторический центр, архитектурный облик, шумовые ограничения и т. д. Короче, куда ни кинь — всюду клин.

Да знаю я, знаю, нельзя было у вокзалов торговые центры строить, нельзя разрешать парковаться по обочинам улиц, нужно строить подземные паркинги. Но вот вам не теоретические, а вполне практические возражения (я сам был председателем горисполкома).

Первое: а где эти самые торговые центры еще строить, если в центре больше нет пустых мест, кроме как у вокзалов? Вдоль МКАД? Там строят. Но это другая бизнес-модель. А в центре (это известный факт) критически не хватало торговых площадей. Да, перегрузили в этих точках транспортную инфраструктуру. Но она бы все равно перегрузилась, поставь ты этот торговый центр не у вокзала, а в километре от него. Так или иначе, а близлежащая станция метро и вокзал один черт были бы перегружены, только толкотни на улицах было бы больше и сумки с покупками людям было бы дальше тащить.

Второе: абсолютно согласен, что нужно запретить парковаться вдоль улиц. Но как? Научите! Стоило Лужкову разрешить работать эвакуаторам (а это единственное действенное средство), как тут же начинался такой вой, что об этом больше нельзя было и заикаться. Кстати, зверства эвакуаторов в Париже тоже ни к чему не привели: люди орут, но как парковались по обочинам, так и паркуются.

Теперь про подземные парковки. Много их в центре не построишь — по тем же причинам, почему в центре нельзя копать подземные дороги, а так называемые перехватывающие парковки, которые, кстати, необязательно должны быть подземными, — это утопия: никто не будет ими пользоваться. Вот представьте: едет дядя откуда-нибудь с Новой Риги на своем «Ниссане». Доезжает до перехватывающей парковки (где? у Поклонной горы? у МКАД? на третьем транспортном? где?), а потом ставит свой стремительный кар и пешочком до метро. Вы в это верите? Я — нет.

Перехватывающие парковки в Нью-Йорке, например, ставят у станций электричек, где дядя в них садится, чтобы ехать в город, а не на самом Манхэттене, когда дядя уже до города добрался. А такой проект — это уже область, он на стыке компетенции РЖД и Громова. Москва здесь бессильна.

Да, конечно, какие-то резервы у города есть. Можно попытаться и дальше оптимизировать транспортные потоки, регулировать их и т. д. Нужно строить еще одно кольцо и расширять существующие. Нужно осваивать земли вдоль железных дорог, а сами дороги убирать под землю, как это делается во всех крупных мегаполисах. Но, во-первых, Лужок это и делал, а во-вторых, все это — временные решения. Добавится в Москве еще миллиончик автомобилей (а он через пару лет точно добавится), и все, встанет старая карга намертво. И никакой Собянин не спасет.

Выход один: поскольку транспортный коллапс является следствием циклопической суточной миграции от спальных районов к местам приложения труда и обратно, и эта миграция в подавляющей части беловоротничковая, нужно убирать из центра все корпоративные офисы и государственные учреждения. Но ведь «Москва-Сити» как раз такой проект! Почти двести тысяч рабочих мест вытащить на третье транспортное кольцо. При этом создать проекту имидж респектабельности и эксклюзивности. Это ли не успех? Удивительно, но именно его первым новая власть назвала градостроительной ошибкой Лужкова. Где логика?

Или наоборот: элитное жилье строить рядом с офисами, то есть в центре. Тогда тоже сокращается суточная миграция. Но общественность опять недовольна: «Как можно строить в историческом центре! Ах, боже мой! Где нам собачек выгуливать! А вот здесь был милый клен. Куда дели клен? Сволочи! Лужков продал город богатеям, а простому москвичу развернуться негде!» Граждане, так называемые простые москвичи. Определитесь, пожалуйста: либо собачки — либо пробки. По-другому не бывает.

И вот еще идиотский вопрос: интересно, а сколько рабочих мест можно вообще вывести из Москвы, переведя за МКАД Минобороны, МВД и ФСБ? А что, они люди военные, им прикажут — они развернутся и пойдут за МКАД. И то сказать, патриоты, не то что какие-нибудь банкиры. Может, Ваше величество, виноват, превосходительство, заставите вечно Бога молить? Или слабо? Если слабо, то и нечего на других пенять. Сами-то вы пока ничем особо не отличились... Боже, что я несу! (Это я, понятное дело, уже не про Собянина. Смелый что-то я стал. Аж самому страшно.)

Уф. Теперь, как обещал, про архитектуру. И не только про архитектуру, но и про историю. Давайте начистоту. Никакого особого архитектурного облика, отличающего старую, дореволюционную Москву от других городов России, нет. Поезжайте в Кострому, Пензу, Нижний Новгород и так далее. Вы увидите те же посадские дома, огромные амбары, торговые ряды, милые особнячки. Все это с архитектурной точки зрения очень средне, вяло и невыразительно. Как сейчас выражаются — типовая застройка.

Если уж говорить о реальном историческом облике московской городской усадьбы, то к ней нужно прирезать исчезнувшие сад, огород, двухметровый забор, сараюхи и флигеля, в которых держали скотину и жила прислуга. Нужно восстановить заливные луга с коровами у Новодевичьего монастыря и покосы в Лужниках и Филях.

Для любого профессионального человека как дважды два ясно, что, в отличие от Санкт-Петербурга, историческая, дореволюционная Москва никогда городом не была! Поскольку люди в Москве не жили городской жизнью. Это была особая система расселения, сейчас уже исчезнувшая и невозможная к воспроизводству. Если так можно выразиться, она была огромным конгломератом полуаграрных усадеб со всеми необходимыми хозяйственными и вспомогательными постройками и соответствующей системой землепользования и зонирования. Попросту говоря, она была большой деревней. Да, вокруг Кремля лепились театры, гостиницы, пара-тройка больших универмагов, трактиры и рестораны. Были Хитровка, Охотный ряд, Китай-город. И, пожалуй, все. Дальше все тонуло в коровьем мычании, запахе антоновских яблок, малинового варенья и навоза. Кругом, прямо с телег, торговали сеном, овсом. Грязь, лужи, посадские в картузах и с гармошками, акающие московские девки с натруженными огородом руками, босые и розовощекие. Красиво. Хорошо. Завидно. Но это все невозможно воссоздать.

Сталин все это ломал тогда, когда это было еще живо. Теплая, пульсирующая Москва, уникальная система расселения, гармонично соединявшая человека и природу, система, к которой только сейчас подбирается Лос-Анджелес, кричала и не хотела умирать. Сталин ломал ее бульдозерами и тракторами. Он сносил усадьбы, выкорчевывал сады, уничтожал монастыри, разрушал церкви. Он, наконец, убивал людей, которые жили в этом городе. Планомерно, слоями: сначала дворян, потом офицеров, дальше пришла очередь инженеров и ученых, а в конце — всех подряд, без разбору.

Взамен он построил ампирный город с циклопическими тяжеловесными фасадами и гнилыми перекрытиями и коммуникациями. Он населил этот город своими выдвиженцами, трусливыми стукачами из провинции, серыми и вороватыми. Он положил в сердце этого города труп изменника и убийцы, а в конце этой драмы воткнул в город семь сталинских кинжалов-высоток.

Глупые и бездарные его преемники продолжали ломать и корежить город. Издыхая, совок засрал город десятками тысяч безликих бетонных коробок. Инфраструктура города не поспевала за ростом населения, а тупые и безответственные правители развивали в нем промышленность, требующую все больше и больше рабочих рук.

И в таком виде город достался Лужкову. Из квинтэссенции русской аграрной цивилизации Москва превратилась в бесконечный рабочий поселок. Шутка сказать, два огромных автомобильных завода, авиационный, два космических, десятка три машиностроительных и дальше по мелочи: легкая промышленность, пищевая, химическая и т. д. Это не считая крупнейшего в стране строительного комплекса. Как раковая опухоль, этот город высосал людей из всех деревень в округе пятисот километров.

Я помню, как Лужков не хотел закрывать автомобильные заводы. Я тогда был молодой и горячий. Я кричал, что я все продам к ебени матери, а новые хозяева пусть сами решают, что с этими «маяками индустриализации» делать. Лужков бледнел и называл меня... Впрочем, неважно, как он меня называл. Но он взял эти заводы в собственность Москвы, чему я был несказанно рад: директора этих заводов перестали ходить по коридорам правительства, а выстроились в приемной у Лужкова.

Лужков тратил на поддержание этих заводов колоссальные деньги. Тогда мне казалось, что это очередное его прожектерство, а теперь я понимаю, что это не так: он просто лучше нас всех понимал, что означает миллион безработных в центре страны. В Москве. И он держал эти заводы на плаву, а тем временем лихорадочно создавал, создавал и создавал рабочие места для этих людей. Вот откуда и для чего взялись все эти универмаги, супермаркеты, рестораны и кафе, магазины и магазинчики, автосервисы, гостиницы, банки, финансовые компании и т. д. И если он где-то не там поставил какой-нибудь торгово-развлекательный центр, простим это ему, ведь эта ошибка мелочь по сравнению с тем, скольких людей он этим центром обеспечил работой, а значит, принес достаток и покой в их дома.

За восемнадцать лет Лужков полностью изменил Москву. Из адской смеси промышленного поселка и бюрократической столицы он сделал современный, живой мегаполис, финансовую и интеллектуальную столицу огромной страны, границы которой простираются далеко за пределы Российской Федерации.

Я помню Москву в начале девяностых. Это был темный, нелепый город, грязный и некрасивый. В нем негде было остановиться, негде поесть, негде делать покупки, негде отдыхать, негде жить. Город, оставшийся от краснопузых, был нищ, сер и убог. Все эти сопли, которые сегодня развозят так называемые защитники исторической Москвы, это не более чем ностальгия по собственной молодости, когда «вот здесь стояли гаражи, я за ними первый раз покурил, а вот тут была насыпана огромная куча шлака, на ней мы с Катькой первый раз поцеловались. Почему все это разрушили? Здесь было так мило, а теперь какая гадость — многоэтажный дом с дорогими квартирами. Сволочи! Не позволю! Требую сохранить историческую застройку!»

Еще раз повторю. Все, что в городе было ценного, все это никто и не думал разрушать. Но выдавать за шедевры архитектуры и за продуманные, веками формировавшиеся архитектурные ансамбли хаотичную, бездарную застройку — это курам на смех. Если бы бывшие владельцы этих «шедевров» узнали, как высоко ценится их имущество, они бы умерли от хохота: деревянные прогнившие перекрытия, дома, которые выработали ресурс еще до революции, отсутствие нормальной канализации и водопровода, чудовищная планировка, не соответствующая никаким санитарным нормам, тараканы, клопы, крысы, которых не вывести десятилетиями! И все это оставить в угоду щемящим душу воспоминаниям об утраченной эрекции так называемых защитников исторического облика Москвы? Увольте! Пейте виагру и не мешайте работать!

Утверждаю: Лужков сделал город чище, красивее, моложе. Он осветил его: ночная Москва сейчас поражает не меньше Парижа и Нью-Йорка. Теперь уже многие не помнят, что центр города был похож на заброшенную, темную, заплеванную подворотню с вечным запахом мочи и гниющих объедков. А какую невидимую работу он провел с городскими коммуникациями! Все эти водоводы, канализационные коллекторы, снегоплавильные заводы, тоннели и эстакады, дороги...

Москва наконец стала похожа на нормальный европейский город, где можно остановиться в гостинице на любой вкус, поесть любой мыслимой и немыслимой пищи, купить что хочешь, развлечься. Теперь ее стало не стыдно показать приезжающим в нее туристам и бизнесменам. Город живет. Он снова, как сто лет назад, имеет свое лицо. Он узнаваем, у него есть будущее, достойное столицы великой страны.

Охранительная тенденция, которая периодически побеждает в дискуссиях о развитии города, не нова. Когда я был молодым ленинградским аспирантом и ходил на семинар в Дом архитекторов, то там мы вместе с крупными учеными — специалистами в развитии городов подробно разбирали все эти страхи. Тогда я впервые услышал ставший уже хрестоматийным пример с Эйфелевой башней и менее известный пример с Исаакиевским собором (оказывается, на его месте стояла большая церковь первой половины XVIII века).

Тогда я понял одну важную вещь: город, в котором охранительная стратегия побеждает, обречен. Он становится музеем. В нем перестают жить, он весь превращается в памятник. Классический пример — Венеция. В ней нет жителей. Люди приезжают в нее с материка, обслуживают туристов и уезжают обратно — в комфорт, в организованный быт без сырости и обвалившейся штукатурки.

Если бы охранительная тенденция победила в Нью-Йорке, то несчастные его жители так и жили бы в мрачных трехэтажных кирпичных коробках времен «сухого закона» с вывороченными наружу канализационными трубами и пожарными лестницами. Если бы охранители победили в Лондоне, то не было бы ни «Тэйт Модерн», ни «Лондон Ай», ни небоскреба-огурца рядом с Тауэром, ни реконструкции старых доков, ни... Да ладно, ишь, разогнался. Ничего бы не было. Была бы вялая викторианская застройка, аналог наших хрущеб.

Город нельзя заморозить и при этом оставить жить. Город, в котором не происходит смены исторических эпох (а значит, смены архитектурных стилей), обречен. Он умирает. Таков закон, и с этим ничего не поделать. Лужков спас Москву от смерти. Это буквально. Любой серьезный профессионал — не по истории архитектуры, а по истории городов — скажет вам это без колебаний. Город — это такая субстанция, которую мы еще до конца не изучили. Законы, по которым он живет, прихотливы и неочевидны. И не всегда они совпадают с нашими желаниями. Но если не подчиняться этим законам — они отомстят. И очень жестоко. Просто в один прекрасный момент непонятно почему люди, например, начинают уезжать из такого города. И он превращается в призрак. Город-музей с замороженным центром, населенным бодрыми современными жителями, — это утопия. Либо город живет в соответствии с меняющимися требованиями, либо он умирает. Третьего не дано. Построить современный город, ничего в нем не ломая и не строя, невозможно.

Итак, Лужков вдохнул в умирающий город новую жизнь. Дал ему шанс. Возродил его. И этот непреложный факт мы должны уважать. Может, у Лужкова и есть грехи. Но если мы хотим для него справедливого суда, то мы должны признать эту его заслугу перед нами.

 

3. Для всех

Я всегда твердо знал, что в Москве должен стоять памятник Александру II. Это ненормально, когда такому человеку нет в Москве памятника. Я не буду сейчас распространяться относительно своего отношения к Царю-Освободителю. Но если мы не чтим своих освободителей, а любим только тиранов, то разве мы не народ рабов, обожающий своих мучителей? Я с этим категорически не согласен и поэтому в 2003 году, летом, я пришел к Боре Немцову с проектом строительства в Москве памятника Александру II. Я ему сказал, что пусть его не волнует финансовая сторона дела — деньги я соберу. Но организация процесса пусть будет за ним как руководителем СПС.

Понятно, что в этом деле вопрос о месте, где будет стоять памятник, ключевой. Поэтому первый визит, который мы нанесли, был визит к Лужкову. Лужков живо отреагировал на наше предложение и начал рассуждать, где бы можно было этот памятник поставить. Остановились на площади перед Кутафьей башней Кремля. Лужков достаточно быстро собрал градостроительный совет, написал письмо в городскую думу, и работа закипела.

В нашу первую встречу был один забавный эпизод. Перед тем как идти к Лужкову, я сказал Боре, что спрошу у Юрия Михайловича совета: кто, по его мнению, мог бы лучше всех сделать такой памятник. Я был уверен, что он посоветует Церетели. И у меня была такая хитрая (как мне тогда казалось) комбинация: он мне скажет: «Церетели», а я скажу: «Отлично. Мы согласны!» И тогда Церетели будет нашим сторонником и мы точно доведем дело до конца. Но Лужок сказал: «Саша Рукавишников. А впрочем, мне все равно. Решайте сами». Я был обескуражен. Дело в том, что я сам хотел Рукавишникова, но не знал, понравится ли эта идея мэру.

Короче, Лужок оказался настолько созвучен моим собственным представлениям о том, как надо все это делать, что мне даже иногда казалось, что он читает мои мысли. Я не буду здесь рассказывать, что делали мы с Борей. Но я могу сказать точно: ничего бы не вышло, если бы не поддержка этой идеи со стороны Лужкова.

Приведу всего несколько примеров. Я собрал миллион долларов с московских бизнесменов, которым понравился мой проект. Мне казалось, что этого будет более чем достаточно. А этого хватило только на сам памятник. Но на его доставку, установку, строительство гранитного основания, колонн и т. д. денег не было. Лужков выделил эти деньги не задумываясь. Чтобы было понятно, требовалось ни много ни мало два миллиона долларов.

Когда у нас уже были все необходимые решения и даже был готов проект памятника, вписанный в архитектуру площади, и нужно было выводить на объект технику, вдруг Федеральная служба охраны (ФСО) высказалась категорически против строительства памятника. Мол, это мешает им парковать свои машины у Кремля, а этого никак нельзя допустить, поскольку их работа жуть какая важная и т. д.

Лужков, узнав об этом, сильно разозлился и сказал: «Тогда я пойду к патриарху!» И пошел. И вернулся от него с решением, о котором я не мог и мечтать: ставить памятник в ограде Храма Христа Спасителя.

Там мы его и поставили. Памятник открывали Лужков, патриарх Алексий (Царство ему Небесное), Боря и я. Я даже какую-то речь сказал, что я делать не очень умею и люблю. Но в ней я помимо прочего сказал чистую правду: без Лужкова этого памятника не было бы.

Вот для кого он суетился? Деньги тратил, с ФСО ругался, к патриарху ездил, светился под камеры с такими малопочтенными личностями, как Кох и Немцов? Для себя, что ли? Нет, конечно. Для нас для всех. И что, мы теперь будем его костерить на каждом углу? Мол, вор, взяточник, баба распоясалась...

Я, кстати, Боре сказал, когда он свой доклад про старика Батурина выпустил: «А ты, Боря, не забыл, что Лужок был единственным, кто нам помогал памятник царю поставить?» Боря тогда только рукой махнул, да и побежал дальше в пучину политических битв.

Ну а про сам Храм Христа Спасителя и говорить нечего. Я знаю все интеллигентские завывания по этому поводу, типа, новодел, это не восстановление прежнего храма, то да се... Ну и новодел. Допустим, новодел. Что с того? Не знаю, как вам, а мне он нравится. Большой такой, белый, златоглавый. Молиться в нем хорошо, по себе знаю. Что вам еще надо? Вот чего вы прицепились? Лучше, что ли, бассейн там было оставить? Глупости.

И потом, храм этот хорош еще и тем, что построен он был всем миром в самое холодное и голодное время. Но построен не наспех, не тяп-ляп. С чувством, с толком, с расстановкой. Богатый, красивый, облицованный мрамором. Это значит, что в «лихие девяностые» мы не только о брюхе думали, но и о душе. И заставил нас о ней думать Лужков Юрий Михайлович. Для нас же самих и заставил. Для нашей же пользы. И не сказать ему за это «спасибо» нельзя. Иначе это будет свинство.

 

Эпилог

Ну что, простил ты Лужка? М-м-м-м... Нет. Не могу. Слаб я, веры мало. Бесы во мне веселятся. Прости меня, грешника, Господи. Но и свой голос к хулителям Лужкова не присоединю. Лучше промолчу. И вам, дорогие мои читатели, советую. Как говорится, молчи — за умного сойдешь. Бог ему судья. Как, впрочем, и всем нам.

Картина дня

наверх