На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Этносы

4 455 подписчиков

Свежие комментарии

  • Эрика Каминская
    Если брать геоисторию как таковую то все эти гипотезы рушаться . Везде где собаки были изображены с богами или боги и...Собака в Мезоамер...
  • Nikolay Konovalov
    А вы в курсе что это самый людоедский народ и единственный субэтнос полинезийцев, едиящий пленных врагов?Женщины и девушки...
  • Sergiy Che
    Потому что аффтор делает выборку арийских женщин, а Айшварья из Тулу - это не арийский, а дравидический народ...)) - ...Самые красивые ар...

МЕТАФИЗИКА ВОЙНЫ И ХРИСТИАНСТВО

ДЛЯ ЭТНОСОВ 23 02 2011-02-23

Христианство и метафизика войны http://badnews.org.ru/blog/khristianstvo_i_metafizika_vojny/... Христианство относится к войне довольно-таки сложно и неоднозначно. Вряд ли можно приписывать христианам некий пацифизм, как, впрочем, нельзя говорить и об их милитаризме. ...

Война и мир

 

Конечно, смертоубийство, само по себе, не может вызывать одобрения у христиан, ведь оно, как и смерть вообще, есть следствие грехопадения. Но именно поэтому война и не может быть побеждена в этом мире. Смерть и все ей сопутствующее исчезнет лишь в трансцендентной реальности «Царствия небесного». На земле можно лишь проявить волю к преодолению последствий грехопадения.

 

Здесь необходимо прояснить такой вопрос – а чем является, прежде всего, война для христианина? И чем для него является мир? Как нам представляется на эти вопросы великолепно ответил западный исследователь Ф. Кардини, автор интереснейшей работы «Истоки средневекового рыцарства». В ней он рассмотрел отношение апологетов и святых отцов Церкви к войне и военному делу. Результатом этого рассмотрения стал довольно любопытный философский вывод. Согласно Кардини, мир, в христианском понимании, это не столько отсутствие войны, сколько «союз между Богом и человеком, между самими людьми во имя Божественного закона». Современность трактует мир именно как отсутствие военных действий, из-за чего «оказалось возможным предположение, будто война, а не мир, является исконным и нормальным состоянием человечества». Действительно, коли миру придаются преимущественно отрицательные характеристики (он — "не это"), то он и выглядит чем-то небытийным, а значит – незначительным, ненужным. Весьма возможно, что именно потому усилия пацифистов часто не приносят каких-либо действенных результатов.

 

С точки зрения христианской традиции война – следствие крайнего отчуждения между людьми, и оно, в свою очередь, есть результат отчуждения людей от Бога. Преодолеть это отчуждение можно лишь посредством воссоединения людей с Богом. Это осуществляется с помощью разнообразных духовных практик, которые, как не покажется странным, являются своеобразной войной. Если продолжить мысль Кардини, то получится, что и войну не следует рассматривать как отсутствие мира. Получается, что война, в христианском понимании, становится средством достижения союза Бога и человека, а также союза людей в Боге. И ведется эта война как в духовной области, так и в сфере земных отношений. В первом случае мы имеем дело с классической аскезой, с духовной бранью, которая направлена против страстей, отделяющих человека от Бога и от других людей. Во втором – с классической войной, которая, впрочем, наполнена религиозным содержанием и отличается четкой этической направленностью.

 

 

 

Война духовная и земная

 

Еще Аврелий Августин, именуемый «теологом войны», провел разграничение между войнами «справедливыми» и «несправедливыми». Справедливые войны ведутся христианами, которые ставят перед собой не только «общественные» цели (защита веры, страны), но и цели личного духовного совершенствования. Такие войны наказывают неправедных и исправляют, испытывают праведных. В ходе справедливых войн человек убивает на «законных основаниях». Он исходит не из собственных страстей, а выполняет функцию инструмента и исполнителя воли Всевышнего. Он действует, прежде всего, как молитвенник, в то время как и сам молитвенник является воином. В письме к солдату-христианину Бонифацию, который испытывал некоторые пацифистские колебания, Августин пишет: «Итак, другие, вознося молитвы, сражаются с невиданным противником. Вы же, те, за кого они молятся, сражаетесь с оружием в руках против видимых варваров».

 

Таким образом «справедливая» война является продолжением войны духовной, ее неотъемлемой частью. Духовное делание, аскеза рассматривается как высший тип войны – бескровной, но от того не менее, а даже и более действенной. Необходимо вспомнить, что и Новый завет, и труды Святых Отцов прямо-таки пронизаны «воинской лексикой». При этом Евангелие полно симпатией к воинам – здесь можно вспомнить, как пример, сотника из Капернаума, который вызвал восхищение самого Христа.

 

Новозаветный милитаризм особенно характерен для апостола Павла, призывающего: «Мы же, будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви, и шлем надежды и спасения». (Фес., I, 5, 8). Он же взывает к христианину: «Переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа». (Тим. I I, 2, 3).

 

А вот весьма характерный отрывок из творения Св. Ефрема Сирина: «Монах подобен воину, идущему на брань, который отовсюду ограждает тело свое полным вооружением, трезвится до самой победы, и беспокоится, чтобы вдруг не напал на него враг, и чтобы ему, если не примет предосторожностей, не попасть в плен. Подобно и монах, если приводя себя в расслабление, обленится, то удобно уловляется врагом; потому, что враг влагает в него нечистые помыслы, которые принимает он с радостию…» Он же советовал монаху: «Когда взойдет на тебя лукавая мысль; извлеки меч свой, то есть возставь в сердцах страх Божий, – и посечешь всю силу вражию. А вместо воинской трубы употребляй Божие Писание. Как труба звуком своим собирает воинов, так и Божие писание, взывая к нам, собирает благие помыслы, и приведя их в строй страхом Божиим, составляет из них полк в противоборство врагу: ибо помыслы наши, подобно воинам, сражаются с врагами Царя».

 

Сходство между аскетом и воином порой потрясает. Первый умирает для мира, отказываясь от старых связей, второй проявляет готовность лишиться их с помощью вражеской руки. Аскет уходит из мира в монастырь, присоединяясь к братству, спаянному железной дисциплиной; воин покидает житейскую обыденность, вливаясь в ряды армейского братства, также почитающего подчинение. И тот, и другой облачаются в особые одежды, показывая свою отстраненность от обыденного. И тот, и другой сражаются, один — с демонами и собственными страстями, другой — с вооруженным врагом и собственным страхом. Показательно даже сходство в лексике — монахи усиленно задействуют воинскую терминологию.

 

И указанное сходство между ратным трудом и аскезой не случайно – оно имеет сущностный, метафизический характер. Воинское делание и подвижничество аскета одинаково направлены на мистическое преображение личности человека, предполагающее уничтожение старого, ветхого «я». Оно, это «я», подвержено порокам, предельно несовершенно, тленно, оно удерживает человека во мраке мира сего, во вселенной, которая поражена грехом. Потому, с точки зрения христианской метафизики, необходимо убить в себе «ветхого человека», необходимо умереть (инициатически) – с тем, чтобы воскреснуть в новом, преображенном качестве, стать «Богом по благодати и усыновлению» (выражение Святых Отцов).

 

Такая задача стоит перед всеми, но аскет и воин решают ее успешнее всех. Аскет, ушедший из мира, как бы умирает для него, отсекая от себя все страсти, питающие греховное ветхое «я», насыщающие его гнилыми соками больного мироздания. Воин тоже уходит из мира, изъявляя готовность погибнуть за высшие ценности (религию, нацию, государство). Можно сказать, что он приносит себя в жертву, бросает свое ветхое «я» на алтарь победы, подвергая его смертельному риску. Этим он как бы говорит: «если хотите, то возьмите его, я взыскую более высокого и более вечного». И не случайно в средневековье считали, что павший на поле битвы сразу попадает в Рай, ведь от рук врага гибло ветхое «я». (Конечно, с точки зрения христианской традиции, не любая смерть дает «пропуск» в райские кущи — нужно быть мучеником, погибшим за веру и идею, за то, что выше старого и ветхого «я»).

 

Воин-христианин стремится, в своей жертвенности, уподобиться жертвенности Христа. Христос после распятия снизошел в ад и там победил инфернальные силы, освободив души людей томящиеся в зоне инферно. Это деяние в средневековье часто осмысливалось как воинско-героическое, рыцарское. В иконографии весьма распространен сюжет Христа-Рыцаря. Его довольно часто изображали в воинских доспехах, восседающим на собственном распятии и попирающим побежденный ад. На Христе – черная туника, которая облачена в золотые латы и ярко-вишневый плащ.

 

 

 

Военное путешествие на небо

 

Особый духовный смысл имели военные походы. Они, кроме достижения сугубо прагматических целей, символизировали устремленность человека к сферам метафизики. Воин, отправляющийся в поход, ощущал себя, прежде всего, как аскет, который покидает дольний мир и направляется к небесному граду. Военные походы воспринимались как своеобразное паломничество к святым местам, причем довольно часто так оно и было. Знаменитые крестовые походы как раз и носили подчеркнуто символический характер. Завоевание земного Иерусалима мыслилось как обретение Иерусалима небесного. Участникам походов было даровано прощение грехов, что указывало на инициатический характер самого предприятия.

 

Любопытно заметить, что сколько-нибудь успешным был лишь первый крестовый поход (1096-1099), во время которого духовные, идеальные цели действительно доминировали над всеми остальными. Тогда был отвоеван Иерусалим и возникли четыре крестоносные королевства. Самым мощным из них было Иерусалимское королевство, которое символизировало снисхождение на землю небесного Иерусалима. Но по мере того, как крестоносное движение отдалялось от религиозных идеалов, возвышая над ними цели прагматического характера, удача все больше и больше отворачивалась от христианского рыцарства. Местное население наращивало сопротивление пришельцам, в которых оно видело уже не воинов духа, но расчетливых грабителей. Крестовые походы потерпели поражение, ибо они перестали соответствовать своей собственной духовной природе.

 

Нельзя пройти мимо того факта, что традиции военного паломничества были развиты не только на Западе, но и на Руси. Речь идет о так называемых «каликах перехожих». Калики были не просто сообществом странников, совершающих паломничество на Святую землю или в Царьград, а также сочинявших и распространявших знаменитые духовные стихи. Они посвящали себя еще и богатырскому служению. В толковом словаре В.Даля «калика» определяется и как «странствующий, нищенствующий богатырь». В духовном стихе «Сорок калик со каликою» они предстают «добрыми молодцами», от их зычного крика дрожит «матушка сыра-земля». Указанное стихотворение содержит данные о том, что движение «калик перехожих» было чётко структурировано – у них наличествовал институт «атаманов», обладавших значительными властными полномочиями. Кроме того, калики находились в тесной связи с церковной организацией. В «Уставе Владимира» они названы среди церковных людей. По сути дела, калики перехожие являлись чем-то вроде религиозно-мистическим ордена, сочетающего странничество и нестяжательство с воинским, рыцарским служением.

 

Искушение яростью

 

Необходимо еще отметить, что христианская традиция никогда не была склонна идеализировать саму войну, рассматривая ее как некий естественный порядок вещей. Подобный подход был характерен для некоторых направлений древнего язычества. К примеру язычники-германцы верили в то, что только воины, павшие в битве, могут попасть в рай – Вальхаллу. Там они просто продолжат свое занятие войной, причем будут воевать друг с другом – без какой-либо этически оправданной цели. Все остальные были обречены на посмертное существование в царстве теней, которое именовалось Хель. Таким образом война оправдывалась как таковая, ее рассматривали в качестве главного и едва ли не единственного средства духовной реализации.

 

Напротив, христианская традиция настаивала на том, что даже самая справедливая земная война накладывает некий негативный отпечаток на человека. Сколь не был бы прав воин, как бы не пытался он сохранить бесстрастие, страсти все равно воздействуют на него. Сама обстановка, окружающая войну, битву, возбуждают в человеке ярость, которая подчиняет себе его ум. С одной стороны воин очищает и преображает свое «я» страданиями и риском, с другой стороны он подчиняет это «я» подсознательным стихиям страстей. Возникает некая двойственность. Воин идет путем риска, и без участия в духовных практиках он рискует оказаться во власти бессознательного, уподобиться язычникам. В языческих практиках как раз и было принято входить в состояние священного исступления, в качестве примера можно привести тех же самых германцев – скандинавов. Самыми элитными воинами древней Скандинавии были берсерки, которые под воздействием наркотических снадобий входили в состояние полного безумия и в своем разрушительном экстазе уже не могли ставить перед собой какие-либо цели этического характера.

 

Показателен культ валькирий – небесных дев-воительниц, который был присущ скандинавам. Они верили, что валькирии распределяют смерти среди воинов, а также уносят их души в Вальхаллу. Весьма вероятно, что здесь имели место быть некие видения, вызванные излишним психологическим напряжением схватки. Сознание исступленного воина растворялось в женственном хаосе бессознательного, что и рождало женский образ.

 

Христианская традиция всегда пыталась снизить брутальный накал, присущий войнам. Так, в средневековье церковь настаивала на заключении перемирий в дни религиозных торжеств. Иные богословы даже предполагали, что человек, вышедший из битвы, становится (на какое-то время) духовно неготовым к участию в некоторых таинствах церкви. Так, Св. Василий Великий считал возможным не допускать участников войн к причастию на протяжении нескольких лет.

 

Аскет, занимающийся монашескими практиками, также стоял перед искушением страстями. Его могли охватывать и ярость, и раздражительность. Но обстановка монастыря все-таки располагала к более трезвенному состоянию ума. К тому же монах имел возможность обращать одну страсть против другой. В «Добротолюбии», своде аскетических трудов Св. Отцов Православной Церкви, содержится множество рекомендаций о том, как преодолевать одну страсть посредством другой (например, гордыню – страстью к блуду). Но такая рискованная «игра» требовала присутствия опытного духовного руководителя и сосредоточенно-молитвенной обстановки. Лишь при наличии двух этих условий аскет проходил между двумя страстями, как между Сциллой и Харибдой, и не был уловляем ни одной из них. У воина, само собой, такой возможности не было.

 

 

Очевидно, что христианская метафизика войны может пытаться претендовать на то, чтобы считаться неким третьим путем между брутальным милитаризмом и либеральным пацифизмом.

 

 

Картина дня

наверх