Австрало́иды (веддоидов относят к этому расовому типу) — одна из основных рас. Значительную
часть австралоидов составляют аборигены Австралии, откуда и название. Помимо
них, включает такую этно-расовую группу, как веддоиды.Смешанные
субрасовые группы, включающие австралоидный элемент — айны, жители Индокитая,
полинезийцы (монголоидно-австралоидные), жители юга Индостана (европеоидно-австралоидные).
В XIX—XX вв. австралоиды либо включались в состав негроидной расы, либо наряду с ними
— в состав гипотетической экваториальной расы. Уже тогда было отмечено, что австралоиды
отличаются от негроидов, как правило, сильным развитием третичного волосяного
покрова, волнистыми волосами (кроме переходных типов), сильно развитыми
надбровными дугами. Близкое сходство австралийских аборигенов и веддов давно было отмечено антропологами и отражено
в выделении отдельной веддо-австралоидной расы[3][4]. Также к австралоидам
иногда относят айнов, которые хотя и имеют светлую кожу, однако подобно
австралоидам обладают невысоким ростом, прогнатизмом и широким носом.
Часть австралоидов в молодом и старческом возрастах, проживающих в западнойчасти
Австралии, и на юге Индии — натуральные блондины. Это не результат метисации,
а закрепившаяся в какой-то период изоляции мутация, подобная той,
которая закрепилась у северных европейцев.
Современная генетика опровергла концепцию экваториальной расы[6]. Некоторое
внешнее сходство австралоидов и негроидов объясняется адаптациией к сходным условиям
жизни.
Генетически австралоиды отдалены от негроидов более, чем от других рас. Сходство ряда
признаков (тёмная пигментация кожи, курчавость волос) объясняется сохранением
архаичных признаков, позднее утраченных другими расами.
Предполагается, что австралоиды являлись носителями гаплогруппы С и первыми из людей заселили
Америку тыс. лет назад).
Многие термина можно посмотреть здесь:
Большой глоссарий по антропологии, 2001.
Веддоидная раса // БРЭ. Т.4. М.,2006.
Веддо-австралоидная раса // БРЭ. Т.4. М.,2006.
http://www.ido.edu.ru/psychology/anthropology/5.html
Локальные типы южноазиатской группы. Северные монголоиды в Китае и Монголии.
Австралоиды на востоке Азии. Айнская проблема
Родственны ли австралийцы негроидам? — Антропогенез. РУ
Австралоиды, возможно, были первыми людьми в Америке.
Еще немного сведений об австралоидах вообще:
Австралоиды представители австралоидной (или австралийской) расы - коренное население
Австралии. Характерные черты: большая массивность долихокранного черепа при
небольшой массивности остального скелета, сильные надбровные дуги, крупные
прогнатные челюсти, большие зубы, короткая шея, очень темная пигментация кожи,
волос и глаз (иногда глыбки пигмента даже выходят за пределы радужины; однако
у некоторых групп Центральной Австралии встречается светлая окраска волос),
очень широкий нос со сравнительно высоким переносьем, глубоко посаженные
глаза, волосы волнистые (на юго-западе в Виктории есть курчавоволосые группы,
возможно, это следствие смешения с тасманийцами, которые во множестве переселялись в порт Филиппа в ранний период
европейской колонизации), рост бороды и усов сильный, отмечен особый тип
направления волос на теле, рост выше среднего и высокий, телосложение очень
вытянутое. Иногда выделяют в самостоятельную большую расу, иногда
объединяют с негроидами в австрало-негроидную или экваториальную расу,
по признакам строения зубов относят к восточному надрасовому стволу.
Наиболее близки к австралоидной расе веддоидная и меланезийская расы, с которыми
иногда объединяется в австрало-веддоидную расу.
Парасемья темнокожих расовых типов Океании и Азии, включающая, прежде всего,
австралида, веддида и меланезида, которые представляют в той или иной степени
отражение плейстоценовых черт. Настоящее родство между этими расами не ясно до
конца, и последние исследования показывают возможность разного происхождения,
таким образом данное деление весьма условно. Иногда их называют ведда (веды):
Ве́дды (сингальск. වැද්දා — ˈvædːaː, там. வேடுவர் — Vēṭuvar) — народ, коренное
население Шри-Ланки. Населяют главным образом Восточную провинцию. Численность
2 500 чел. Раса — австралоидная, выделяются в особую расу —
веддоидную расу.
Близки бхилам Центральной Индии и ряду племен Южной Индии. Все они — веддоиды.
Низкорослы — средний рост — 153 см.
Язык — ведда, является креольским языком на основе сингальского и предположительно
древнего языка веддов, который не зафиксирован наукой.
Используют также сингальский. Имеют тайные ритуальные говоры. Религия — буддизм, индуизм,
с сохранением традиционных культов.
Верования — анимизм. Развито шаманство, магия и ритуальные танцы.
Cовременный этноним и самоназвание (ед. ч. ведда; варианты: веда, беда, веддо, ваедда;
сингальское väddā, мн. ч. väddō; тамильское vedan), этимологически восходит
к санскритскому vyādha («стрелок из лука, охотник»). Распространено и собственно
сингальское название vanyalā-ätto («живущие в лесу», «лесные люди», «владельцы
леса»); им пользуются и сами ведды.
В настоящее время живут преимущественно в провинциях Восточной и Ува. Веддарата —
«страной веддов» называют округ Бинтенне (верховья рек Гал-Оя и Мадура-Оя)[
Протоведдоиды населяли многие районы Южной Азии. Ещё в последние века до н. э. они жили по
всему острову, но были вытеснены сингалами и тамилами. Сингальские правители
использовали их как отличных разведчиков и стрелков из лука в борьбе с колонизаторами.
Ведды подразделяются на 9 родовых групп (варуге): морана, унапана, ругам, уру, тала,
натудена, кирито, мэбилле, гама. Члены каждой группы обладали равными правами
охоты, сбора ягод и меда, рыбной ловли, пользования пещерами и гротами на
территории своего обитания. Сейчас ведды делятся на сельских и лесных. Правительство старается их ассимилировать.
Семья моногамная. Замужние дочери живут с родителями, сыновья — нет. В брак вступают
рано. Права равные. Идеальным считается кросскузенный брак (между детьми
брата и сестры). Ортокузенный брак (между детьми двух братьев или сестер) считается
кровосмешением. Распространены сорорат (брак мужчины с сестрой умершей жены) и
левират (брак женщины с братом умершего мужа). Церемонии просты. Жених дарит подарки.
Основные занятия — ручное подсечно-огневое земледелие (суходольные культуры), охота,
рыболовство, собирательство. Ремесла не развиты. Есть гончарство, но примитивное.
Основное оружие охоты — лук и стрелы. Известны также дротик, копьё, силки, ловушки.
В прошлом практиковалась загонная охота на слонов. В небольшом количестве сейчас появляется огнестрельное оружие.
Традиционное жилище — шалаш. Материалы — прутья, кора, солома, трава. Внутри — оленьи шкуры,
глиняная посуда, ступа, топоры, мотыги, оружие. Открытый очаг находится вне жилища. Огонь добывают трением.
Одежда — набедренная повязка, передник из коры дерева рити. Позже стали распространяться
саронги, блузки, сари. Женщины носят хлопчато-бумажные белые юбки до колен. Хлопчато-бумажные ткани покупают в Баттикалоа.
Пища — плоды земледелия, охоты и собирательства.
Еще немного о веддоидах (австралоидах) Индостана:
Веддоиды, малорослая раса с волнистыми волосами и темной кожей. К ней относятся
народы: ведда (по имени которого названа раса), обитающие на острове Цейлоне;
сенои — на Малакском полуострове, сакаи — на острове Суматре. Все веддоиды —
охотники и собиратели; они считаются древнейшими обитателями Южной Азии.
Источник — «http://wiki.laser.ru/index.php?title=%D0%92%D0%B5%D0%B4%D0%B...»
Ниже – об истории веддоидных племен в Индии:
Принц Мухаммед Масум, сын могущественного императора Аурангзеба из династии Великих
Моголов, путешествовал по древней земле Андхры. Мухаммеда сопровождали многочисленная
свита и личная вооруженная гвардия. Хорошо обученный слон бережно нес на широкой спине
изукрашенный паланкин. Рядом скакали всадники. За всадниками гордо и важно вышаг ивали верблюды.
На их горбах покачивались сундуки с личным гардеробом. Караван замыкали пешие воины. Уже
третий день шествие двигалось по Андхре. Вокруг тянулнсь холмы, покрытые джунглями,
а на горизонте время от времени поднимались и исчезали синие горы. Придворный
летописец, наклонив старательно голову в высоком тюрбане, записывал изощренной
персидской вязью все события, которые происходили с принцем во время путешествия.
Сухая земля была раскалена, и в воздухе стояло знойное марево. Принц, откинувшись
на бархатные подушки, подставлял разгоряченное лицо павлиньему опахалу,
которое приводил в движение усталый и измученный слуга. Принц тоже устал
от этой жары и однообразия пустынной дороги. Из дремотного состояния его вывели
какие-то крики и суета впереди. Он недовольно приподнялся на подушках, но так
и не понял, что произошло. Сделал знак всаднику. Тот рванулся вперед. ―
Господин! Господин! — прокричал вернувшийся через несколько минут всадник. — Там
черные дьяволы! Совсем дикие!
― Привести сюда! — коротко приказал принц.
Человек десять низкорослых темнокожих людей в окружении стражи предстали перед Мухаммедом
Масумом. Так состоялась встреча могольского принца с представителями племени янади. И
придворный летописец через несколько дней записал, что янади были «очень черными,
с длинными волосами. Они носили шапки, сделанные из листьев. Каждый мужчина
имел лук и стрелы для охоты. Они ни к кому не приставали и жили в пещерах
под тенью деревьев. Принц дал им золота и серебра, но они не проявили к ним
никакого интереса». Это случилось в 1694 году. Давно умер принц, распалась империя
Великих Моголов, пришли и ушли чужеземные поработители,
отступили под ударами топора джунгли, обнажив складки кварцевых холмов,
железная дорога и шоссе легли между ними, а племя янади продолжает свой отсчет
времени в пальмовых хижинах. Безлесные кварцевые холмы, раскаленные днем и
испускающие тепло ночью, по-прежнему укрывают на своих склонах деревушки янади.
Трудно сказать, когда пришли янади на эту холмистую равнину Андхры. Теперь основной
район их рассления обозначен рекой Поннери на юге и рекой Годавари на севере.
Остров Срихарихота, расположенный в лагуне у Бенгальского залива, до последнего
времени был главным владением племени. Но наибольшее количество янади обитает
в районе Неллуру — около ста пятидесяти тысяч. А всего их сейчас свыше двухсот
тысяч. Это одно из крупнейших племен Южной Индии.
В местах, еще не тронутых цивилизацией, в племени сохранилась изначальная родовая
организация. У янади существовало две фратрии — манчи и чалла. Манчи были
выше по социальному статусу, нежели чалла. Между этими фратриями не было браков.
Более того, в сношениях между ними существовал своеобразный кодекс «неприкасаемости».
Члены фратрий жили в своих отдельных деревнях, манчи и чалла не
могли есть вместе, чалла не имели права прикасаться к посуде манчи; женщина-манчи,
вышедшая замуж за чалла, изгонялась из своей фратрии. Фратрия в процессе
развития обретала первоначальные признаки касты, но продолжала сохранять
внутреннее деление на роды. Сейчас трудно восстановить действительное количество
родов, но, по приблизительным подсчетам, их было не менее пятидесяти. Около
двадцати родов принадлежало манчи, и не менее тридцати — чалла. Роды носили
названия животных и птиц (медведь — илугу, лягушка — каппала, змея — памула,
тигр — пули, слон — инигета, коза — мекала, попугай — чикала, ящерица — удамала
и т.д.), деревьев (лимонное дерево — ниммала, кокосовая пальма — тенкаяла),
гор (Комагири, Понтагири, Турувидхи, Тирумаласетти) и просто разных мест
(Ковуру, Аллуру, Поннуру и т.д.). В пределах фратрии роды были экзогамны, то
есть браки внутри их были запрещены. Но в брачных отношениях между родами существовали
свои ограничения. Можно было жениться, например, на дочери брата матери
или на дочери сестры отца. Но дочь сестры матери или дочь брата отца были табу.
Эти табу складывались веками. Анализ терминов, обозначающих различные степени
родства, свидетельствует о том, что существующие роды имели когда-то матрилинейную
организацию. В некоторых местах еще сохранились материнские роды. Но сейчас многие из
них разрушены, а некоторые постепенно приобретают патриархальный
характер. Но матриархальные элементы в племени еще сильны, что накладывает
своеобразный отпечаток на отношения между соплеменниками. Янади
не единственное племя на просторах штата Андхра Прадеш. Рядом живет племя ченчу.
Правда, ченчу ― в основном горные обитатели. Но между двумя этими племенами
очень много общего. Оба племени представляют австралоидный антропологический
тип. Те и другие — собиратели и охотники, и даже бог Ченчудевуду имеет почитателей и у тех и у других.
Мой друг Рагавия из Неллуру считает, что ченчу и янади были когда-то одним племенем.
А потом часть этого племени по каким-то не известным нам причинам спустилась
с гор и превратилась в янади. Английский этнограф Торстон, оставивший после
себя семитомный труд о кастах и племенах Южной Индии, рассматривает янади как
одну из групп племени ченчу. Известный этнограф Фюрер-Хаймендорф с такой точкой
зрения не согласен. Ченчу и янади, утверждает он, — родственные племена. Люди
племени говорят: «Мы — янади». Теперь уже трудно восстановить первоначальный
смысл этого слова. Разные народы прошли по холмистой равнине Андхры,
разные языки звучали в веках. И многие слова искажены и изменили свой смысл.
В племени не могут объяснить, что значит «янади». Янади — и все. Так мы назывались
всегда, утверждают они. Но «всегда» — понятие многогранное и растяжимое.
В языке телугу аналогичных созвучий обнаружить пока не удалось. Зато древний
санскрит, язык более поздний, чем дравидийские, к которым принадлежит и телугу,
дает кое-какие нити. «Янам» на этом языке значит «лодка», «ади» одним из своих
значений имеет «средства к жизни». Слово «янадам», утверждают, соответствует
— «покоряющий море».
Это филологическое исследование сделал Рагавия. Когда янади узнали об этом, то стали
говорить, что когда-то их предки пересекли море. Что-нибудь определенное трудно
сказать: ведь известна привычка янади соглашаться с понравившимся им человеком.
Но не исключено, что здесь отголоски чего-то реального. Что касается лодок и моря, то
таких следов у янади мы не находим. Они не делают лодок и даже не сохранили об этом
воспоминаний. Янади никогда не ловили, с тех пор как мы их знаем, морской рыбы. Их промысел
ограничивается реками и мелкими внутренними водоемами. Охотники и собиратели, они вряд ли могли быть в прошлом
мореходами. Никакой традиции, указывающей на это, не сохранилось. Поэтому связывать
янади так прямо с морем, даже имея за собой авторитет санскрита, по меньшей
мере рискованно. Но с чем же их все-таки можно связать? По-моему, все с теми
же кварцевыми холмами, первыми обитателями которых они и были. Истории
известно, что район Неллуру был заселен еще в палеолите — древнем каменном
веке. Никаких отклонений в переходе к неолиту, к новому каменному веку, которые
бы свидетельствовали о вторжении какой-то принципиально новой культуры, пока
не обнаружено. Археологические раскопки приносят каменные топоры, каменные наконечники
для стрел, каменные лезвия ножей. И если внимательно рассмотреть каменные
терки янади, редко встречающиеся ножи с каменными лезвиями, каменные наконечники
палок для копания кореньев, то связь племени с этими находками далекого
прошлого станет ясной. Корни племени глубоко уходят в землю кварцевых холмов
― так глубоко, как обычно уходят корни аборигенного населения. Считать, что
десять — пятнадцать тысяч лет назад кварцевые холмы были заняты другим народом,
не предками янади и ченчу, пока нет оснований. Тем более, что оба племени
принадлежат к той группе населения Индии, которую мы до сих пор считали древнейшей
аборигенной основой страны. Можно с уверенностью сказать, что те и другие
имеют общий антропологический тип, общий язык, общую материальную и духовную
культуру. И эта культура, без сомнения, оказала свое влияние на более поздние
народы. Влияние это имело самые разнообразные аспекты и, видимо, было довольно
сильным. Признаки этого влияния можно проследить довольно легко. Например,
среди народа телугу, представляющего самую развитую часть населения штата,
нередко можно встретить имена: Ченчайя, Ченчурамайя, Ченчалиа, Ченчукришнайя.
Древнейшие племена внесли свой вклад в формирование современной народности
лугу.
Племя каменного века «Янади»
Л. В. Шапошникова, этнограф, доктор исторических наук, лауреат премии имени Джавахарлала Неру
Автобус в каменный век
В одно прекрасное и сияющее тропическое утро я вошла в комнату, где размещалось
наше мадрасское консульство. Секретарь — индиец Пракаш, не успев даже
поздороваться, выпалил:
— Мадам, вас дожидается там один протоавстралоид.
— Кто? — не сразу поняла я.
— Ну этот, которых вы изучаете, — пояснил Пракаш.
Протоавстралоид, скромно примостившийся на диванчике в нашей приемной, оказался адвокатом из
Неллура. Он был нашим другом и членом Индо-Советского культурного общества. Он
смешно морщил широкий нос, и улыбка не сходила с его толстых губ, когда он
уговаривал меня приехать к ним в Неллур. Неллур, заштатный городишко в Андхре, не входил в мои
планы. И поэтому предложение протоавстралоида не вызывало во мне ответного
чувства. Но тут Пракаш, который относил себя, несомненно, к европеоидам,
неожиданно пришел на помощь неллурскому Протоавстралоиду.
— Мадам, — шепнул он мне, — у них есть племена.
— И с деланно равнодушным видом отошел в сторону. В душе «мадам» катастрофически быстро стало нарастать ответное чувство.
— У вас есть племена? — как будто между делом спросила я Протоавстралоида.
— О! — оживился Протоавстралоид. — У нас есть великолепное племя янади. Мы им очень гордимся. Очень древнее племя. Янади не
дошли еще до ступени скотоводства. Настоящий каменный век. Раньше у них даже
ткани не было. Они делали одежду из листьев. Правда, приезжайте, ведь такое
очень интересно посмотреть.
— Ну а как они внешне выглядят? — не унималась я. Протоавстралоид задумался и провел
рукой по буйно вьющейся шевелюре.
— Затрудняюсь даже объяснить. Ну вот взять, к примеру, меня. Нет, на меня
они не похожи. — Он решительно тряхнул шевелюрой.
— А... — разочарованно протянула я.
— Ну что же вам можно о них сказать? — продолжал он, как будто что-то припоминая. — У них широкие носы, толстые губы,
кожа темная, рост небольшой.
В углу около дивана раздался звук, похожий на кошачье фырканье. Это был вежливый
и сдержанный смех европеоида Пракаша. Адвокат точно описал свою внешность.
— Подходит, — сказала я, поднимаясь с дивана. —А как добираться до вашего каменного века?
— Очень просто, — ответил Протоавстралоид. — В каменный век можно проехать на автобусе, можно на машине. Это ведь недалеко.
Миль двести.
На следующее утро меня уже ждала машина, следовавшая по маршруту Мадрас — каменный
век.
Деревни без названий
Шоссе шло параллельно железной дороге. С противоположной стороны к дороге подступала
сухая земля, покрытая редкими зарослями колючего кустарника. Где-то за этой
полосой неухожен-ной земли начинался город, и, если попристальнее вглядеться,
там, у пыльного горизонта, можно было различить какие-то нагромождения каменных
городских строений. Мы проехали мили две, и вдруг в придорожном ландшафте
появилась некая новая и странная деталь.
Сооружения, напоминавшие то ли круглые большие муравейники, то ли небольшие стожки,
рикрытые пальмовыми листьями. Они то появлялись, то вновь исчезали в
ризрачном мареве. Из одного «стожка» неожиданно появился человек. —
Стойте! — сказала я. — Здесь кто-то есть. Человек был темнокож и строен.
Буйно вьющиеся волосы падали на глубоко посаженные глаза. Бедра охватвала
узкая полоска ткани, а на шее на грязном шнурке висел коготь какой-то неведомой
мне птицы. В руке у человека был нож. Нож с кремневым лезвием. Завидев нас, он
как-то неожиданно подпрыгнул на месте, прокрутился на одной ноге и, ринувшись к
«стожку», исчез в его недрах. Как будто никого и не было. Я подумала, что мне
все померещилось: и этот протоавстралоид в набедренной повязке, и нож с
каменным лезвием, и когтистый птичий амулет. Но «стожок» по-прежнему стоял на
месте. Я поняла, что это хижина. И вошла в нее.
На земляном полу догорали, подергиваясь тонкой пленкой пепла, аккуратно сложенные
поленья. Рядом с ними стоял глиняный горшок. Кто-то сопел в темном углу.
— Послушай, как тебя зовут?
Ответа не последовало, но сопение усилилось. Мой неллурский приятель Рагвия решил вмешаться:
— Как тебе не стыдно! Ты же янади! Почему ты испугался? А ну выходи!
В хижине что-то шевельнулось, сопение прекратилось, и янади робко ступил в полосу
солнечного света. Его звали Шамбайя. А вот у деревни названия не было. Так же
как и у многих, которые я потом встречала. Деревня Шамбайи была до странности
пустынной.
— А где женщины? — поинтересовалась я.
— Там. — Шамбайя махнул рукой в сторону города.
— Где там? — переспросила я.
— В городе.
— А что они там делают?
— Побираются. Просят еду.
Поворот был неожиданным. Люди каменного века, побирающиеся на улицах современного
города. Все как-то сдвинулось и спуталось. Каменный век неотвратимо уплывал в
призрачную даль прошлого. Здесь же, в настоящем, он оставлял растерянного
Шамбайю, хижины-стожки и нож с кремневым лезвием.
Вдоль дороги на много миль тянутся одна за другой эти странные деревни без названий.
Несколько круглых хижин-шалашей — вот и все. Ни полей, ни обычной для деревни
разнообразной живности, ни улиц, ни храма... Кажется, что хижины только сейчас
поставили в каком-то случайном месте, а завтра их обладатели уйдут куда-нибудь дальше. Во всем облике этих
деревень чувствуется какая-то временность и нестабильность. Такое
впечатление всегда возникает, когда видишь селения кочевников.
Янади и были ими. Случилось так что шоссе
проложили по древнему кочевому пути, по которому век за веком кочевали
янади. Над страной проносились бури. Но они не нарушали их традиционного уклада
жизни. Потом власти предложили янади жить оседло и дали по клочку земли. Но они
продолжали кочевать, легко оставляя на прежнем месте дарованную им землю.
Так два мира — мир прошлого и мир настоящего — поместились рядом и во времени и в пространстве.
Но каждый из этих миров жил своей жизнью. В мире янади умели собирать древние
лекарственные травы и съедобные коренья, но не умели считать. Янади проходили
огромные расстояния, но мерили его локтями, не подозревая о существовании мили
и километра. Время янади отличалось от времени в соседнем мире. Оно оказалось
более значительным и растянутым. Крик петуха, восход Солнца, восход Полярной
звезды, заход Солнца. Современный мир добавил им только одну временную веху —
гул самолета, пролетающего регулярно над деревней.
Соседний мир денег и машин не простил янади их упрямого стремления сохранить себя и
традиции своих предков. Даже самые низшие касты этого мира считали себя выше
янади. Торговцы их обманывали, ростовщики их грабили, чиновники их не замечали.
Полиция самоуправствовала в их деревнях.
Янади оказались изгоями, чьи деревни без названий пугливо прижались к обочине современного шоссе...
Барабаны, которые не звучат
Предки, спасите нас от беспокойств и несчастий, Пусть все останется так, как сейчас. Голос,
произнесший эту своеобразную молитву-заклинание, звучал тихо и печально. Я
подняла глаза и увидела яркие крупные звезды, просвечивающие сквозь бамбуковые жерди недостроенной хижины.
— А почему «как сейчас»? — спросила я.
Старик повернул ко мне свое лицо. Оно было как негатив. Волосы, спадавшие кудрями на
лоб, были седые, такими же были брови и борода. А черты темного лица с трудом
угадывались в вечернем сумраке.
— Но может быть и хуже. Так пусть будет хотя бы как сейчас, — философски заметил он и
опустил голову. Мы сидели на голой земле в недостроенной
хижине. В глиняном очаге, вделанном прямо в пол, то вспыхивали, то погасали
догорающие поленья. Под бамбуковыми жердями висело несколько глиняных горшков.
Больше в хижине ничего не было, если не считать плетеного кузовка, наполненного
мелкой вяленой рыбой. Что может быть хуже, я не знала. Но старик янади имел свой опыт и, видимо, знал...
Нималавенкайя — так звали старика — принадлежал к роду Нимала — Лимонное дерево.
— Лимонное дерево, — рассуждал он, — приносит
кислые плоды. А когда плоды маленькие, они бывают горькими. Так и жизнь моего
рода — горько-кислая. Да иЛюди из племени янадиосталось нас в роду совсем
немного. Остальных мы уже давно растеряли. Я слышал, что несколько семей моего рода кочуют где-то недалеко от
нашего города. Но я никогда их не видел. Все мы, живущие здесь, тоже когда-то
кочевали и строили хижины вдоль дорог. А теперь нам велели жить здесь.
Нималавенкайя, по-стариковски покряхтывая, поднимается и выходит из хижины. Я иду за ним. Из
темноты навстречу нам выступают несколько человек. Я сразу замечаю гибкую
фигуру юноши. На нем ничего нет, только на бедрах неопрятный лоскут.
— Наш старейшина, — говорит Нималавенкайя. Старейшине
от силы лет двадцать пять. Руки старейшина держит почему-то за спиной. Потом,
очевидно решившись, протягивает мне обод от барабана.
- Это что? — не сразу понимаю я.
— Барабан, — тихо говорит старейшина.
— Ну и что? — снова недоумеваю я.
— Барабан, который не звучит. Раньше в каждой хижине янади был барабан.
Они звучали по всей округе. — Старейшина бьет по ободу. — И все знали, что это
янади. У нас есть пословица: «Для янади барабан, что вода для рыбы». Наши
предки пугали барабанным боем диких зверей, а потом били в барабаны и
танцевали. А что осталось теперь у нас? — Он поднимает обод над головой. — Один
обод. У нас нет денег, чтобы достать новую кожу для барабана. Она стоит дорого.
И стоящие вокруг люди, как эхо, повторяют:
— ...дорого.
Теперь я вижу, что янади у хижины старика набралось много. В темноте какой-то детской
печалью светятся их глаза. И сами они напоминают мне детей, которые жалуются
взрослому и просят его им помочь. Но старейшина как будто угадывает мои мысли.
— Нет, — твердо говорит он. — Нет, мы не просим у тебя денег. Мы просто рассказываем
тебе о наших бедах. Ты вошла в нашу хижину и сидела с янади. Поэтому я тебе все
это говорю. Те, в городе, считают нас неприкасаемыми. А мы — янади. Они не
понимают этого.
— ...не понимают этого, — снова эхом отозвались остальные.
Я знала, что люди, стоявшие рядом со мной, добывали себе хлеб поденным тяжелым
трудом. Они рубили дрова, подметали городские улицы, убирали особняки,
ухаживали за деревьями и цветами в городских садах, крутили педали коляски велорикш. Соседний малопонятный и
враждебный им мир заставил их работать на себя. И они стали париями этого мира, этого города.
Неприкасаемыми. Их заманили в западню, и только смерть вырвет их из нее. Молчащий барабан
превратился сейчас для племени в некий символ. В символ их трагедии.
Луна была уже высоко, и теперь я без труда различала черты стоявших людей. Старейшина замолчал так же неожиданно, как и
начал. И вдруг произошло чудо. Беспорядочная толпа расступилась, превратилась в
правильный круг. Люди медленно задвигались, прихлопывая в ладони, и запели
гортанными голосами. И вновь каменный век ступил на клочок городской земли. И эта
земля, луна и звезды принадлежали только им, янади.
Бесшумно двигались темные полуобнаженные тела, и звучала древняя песня. Янади пели о
луне, о прохладных горных джунглях. О синем цветке, который распускается на
благоухающей поляне в лунную ночь. Круг танцующих двигался куда-то в
бесконечность, и прекрасные слова необычной для этих мест песни звучали
приглушенно и таинственно. Янади пели, и временами шум роходящих поездов
заглушал песню. Но они уже не обращали внимания на этот шум. Сегодня они были
настоящими свободными янади. Они были самими собой. В эту ночь они бросали
вызов городу, тому городу, который превратит их завтра утром в рикш,
подметальщиков, уборщиков, разносчиков. Песня была как заклинание
против несправедливого колдовства злого города. Но в этой песне-заклинании не было
существенной детали. И поэтому заклинание было бессильным. В нем не звучали
барабаны...
1974г.
Фрагменты из статьи "Племя на кварцевых холмах" 7. Улыбка янади (Электронная библиотека Центра Рерихов) Фрагменты
Это случилось в первый день моего появления у янади. Мы остановились у очередной
безымянной деревни. У крайней хижины на выжженной земле сидело несколько человек:
старик, молодой мужчина, женщина и мальчик.
― Здравствуйте, ― вежливо сказала я.
Мне никто не ответил. Все четверо какую-то минуту молча рассматривали меня.
«Что за странное племя», — подумала я. И стала ждать. И вдруг как будто луч солнца
озарил лица сидевших. Они улыбались. Улыбались удивительно искренне и приветливо.
И я поняла, что теперь все в порядке. Просто у них не было слова для приветствия.
И вместо этого они одаривали человека этой удивительной улыбкой.
Улыбка янади не была чем-то однозначным. Освещая лицо человека, она свидетельствовала
о многом. В ней были робость и смущение, открытая радость, иногда
немного печали, удивление и нежность, затаенная горечь и прямота смелости.
Короче говоря, в этой особенной улыбке как в фокусе сосредоточивалось все,
что было свойственно характеру самих янади. Характер этот формировался в течение
многих веков в специфических племенных условиях, в теснейшем общении с природой,
в среде традиционных представлений об окружающем мире. Окружающий мир менялся
быстро, а представление о нем — медленно. Со временем увеличивалась своеобразная
несовместимость характера и представлений янади с городом и бытовавшими
в нем отношениями. Несовместимость эта почти вычеркнула янади из современного
общества и создала в этом обществе представления о племени.
Представления эти оказались более примитивными, чем сами янади и их характер. Они
сводились к определенному набору эпитетов, прочно прилипших к племени. Чтобы найти
эти эпитеты, не надо было обладать ни оригинальностью мышления, ни душевной
чуткостью. Янади ленивы, говорят горожане и крестьяне окрестных деревень,
янади глупы и тупы, они непрактичны и медлительны, они... Да стоит ли все
это повторять? На это янади отвечает только улыбкой, в которой так много простого
человеческого достоинства.
Город шумен и непонятен. Все куда-то бегут и торопятся. Здесь, а не в джунглях обречен
теперь янади добывать средства к существованию — деньги. Деньги можно только
заработать. Остальные пути их добывания янади не известны. Деньги...
Сколько человеческих конфликтов, трагедий и кровавых историй связано с ними!
Но об этом янади пока не знают. К деньгам и работе они подходят с позиций древних
собирателей и охотников. Если в хижине нет еды, надо идти в джунгли и добыть
ее. Когда еда есть, то не надо беспокоиться. Можно не идти в джунгли, можно
сидеть на берегу реки и завороженно смотреть на игру ее струй, можно следить
за облаками, плывущими по небу, можно бить в барабан и танцевать. Можно многое.
А завтрашний день? В данную минуту это понятие почти абстрактное. Завтрашний
день неясно рисуется в призрачной дымке отдаленного будущего. Что такое работа и деньги?
Это еда сегодняшнего дня. Это беззаботный вечер и ужин для всей семьи. Нужно ли
беспокоиться о завтрашнем дне? Тысячелетиями предки
янади не умели этого делать. Могут ли потомки научиться этому за сотню лет?
Когда живешь сегодняшним днем, деньги теряют свою ценность. Деньги и янади существуют
пока отдельно. Поэтому в городе говорят: янади не знают цены деньгам. Они
не копят деньги, не ссужают их под проценты, не покупают на них лавки и магазины,
не пересчитывают жадно денежную прибыль, не ссорятся из-за них, не грабят,
не убивают. Янади будет честно трудиться целую неделю, но, получив деньги,
он на следующий день не придет на работу. Перед ним стоит важная проблема:
скорее истратить эти деньги. Пока эта задача не разрешена, янади вновь на
работе не появится. Получая деньги, он не станет их пересчитывать. Просто потому,
что не умеет считать. Он овладел счетом в пределах десяти, таблица умножения
ему не знакома, и он не в силах пока ее постичь. Он берет столько денег,
сколько дает ему хозяин, и претензий не предъявляет. Если хозяин совсем не
дает денег, янади тоже спокойно уходит. Поэтому в городе и смеются над янади, считая,
что каждый может их обмануть. Но не каждому из смеющихся под силу поступить
так, как янади. Он не будет валяться в ногах у притеснителя и вымогателя,
не будет униженно выклянчивать рупии и не будет плакать. Для этого он
слишком горд, самостоятелен и независим. Он привык во всем полагаться только на
самого себя. Чужому миру не сделать из него раба. И он не хочет и не желает зависеть
от людей этого мира. Он пока еще янади. И у него есть какое-никакое, но свое
племя. Он одаривает обидчиков обезоруживающей улыбкой. Улыбкой янади. Голод
не причина для плохого настроения янади. Недоедание — почти обычное его состояние.
Ну а те, у кого оказались деньги? Как они их тратят? Они идут на рынок.
Здесь их снова обманывают и обсчитывают. Янади покупает риса ровно столько,
сколько нужно на сегодняшний день. Завтрашний день вновь растворяется для
него в неясной дымке. Какие-то деньги еще остаются, и вторая важная покупка - кусок ткани
для жены. А если и после этого останутся деньги, янади может осуществить
свою заветную мечту — покататься на автобусе и даже на поезде. В автобусе
или вагоне он садится на пол и с замиранием ждет, когда тронется эта чудесная
машина. От быстрого движения у него ёкает внутри, сжимается сердце и чуть кружится
голова. Он не представляет себе, куда он едет и зачем. Главное — едет.
В раскрытые окна врывается теплый ветер и мелькают дома и придорожные деревья. Немного
жутковато, в этот момент он считает себя самым везучим человеком на свете.
Он, городской янади, знает, что тысячи его соплеменников до сих пор не держали
монеты в руках, не ездили в автобусе, ни в поезде, ни на телеге. И жизнь ему
кажется в этот момент счастливой и удивительной. Из этого счастливого забытья
янади нередко выводит пинок контролера, обнаружившего, что билет странного
пассажира давно уже кончился. Не возражая и не споря янади покидает вагон
и бодро шагает по шпалам — опять в город. Обратный путь может занять и два и
три дня. Семья терпеливо ждет отсутствующего кормильца, не высказывая при этом ни
беспокойства, ни волнения. Съестные припасы, которые он наконец приносит, уничтожаются
немедленно при общем ликовании всех домочадцев. А когда наступает завтра
и в хижине не обнаруживается ни горстки риса, янади вновь отправляется на работу.
В работе он проявляет творческое начало, которое средний горожанин считает
недопустимой роскошью. Янади не возьмется за любую работу. Он выберет ту,
что ему по душе. Если ему нравится быть садовником и ухаживать за цветами, он
не станет подметальщиком. Если ему интересно крутить педали велорикши, он не наймется
батраком к соседнему помещику. Но город и окрестные деревни не в состоянии
удовлетворить индивидуальные запросы янади в работе. Тогда янади будет голодать,
но не возьмется за труд, который ему не интересен. Где-то в глубине своей
души он всегда остается бескорыстным свободным художником. И это тоже не нравится городу.
Крестьяне соседних деревень удивляются, как можно пренебрегать акром земли и парой
буйволов, которые правительство предоставило янади в некоторых колониях хариджан.
Как можно так легко терять такую собственность! Но янади не привык ни к
собственности, ни к обработке земли. Он пока, как это ни поразительно, остается
еще охотником и собирателем. Традиции предков продолжают жить, и их инерция
еще велика. Мой неллурский друг Рагавия, много лет занимавшийся благотворительной работой среди
янади, как-то сказал мне: — Ведь надо понять одно, что обеспеченное жилье, надежное занятие и беспокойствоо
завтрашнем дне — вещи, о которых янади не думали миллионы лет.
— «Миллионы лет» — это сильно сказано, — возразила я. — Первые миллионы лет об этом
никто не думал.
— Ну хорошо, — поправился Рагавия, — по крайней мере они об этом не думали последние
две тысячи лет. А впрочем, понаблюдайте за ними сами. И особенно в городе.
Это будет интересно. И я стала наблюдать. Отличить янади в городской толпе было нетрудно. Их сухощавые
фигуры с набедренными повязками грациозно и ловко лавировали в густом людском
потоке. И в этой их грации было что-то от змеи. Они проскальзывали между горожанами,
никого не толкая и не задевая. Иногда толкали их, но они легко отступали
в сторону, и на лицах их появлялась улыбка извинения. Когда они выбирались
из толпы, то опускали головы и пристально смотрели в землю. Сначала я не
могла понять, что с ними происходит. Не могли же все янади находиться в состоянии
печали и не могли все сразу поднять голову.
―Послушай, — сказала я одному из них, — почему ты идешь с опущенной головой? У тебя
что-нибудь случилось?
―Нет, ― оторопело посмотрел он на меня. — Я ищу.
―Что же здесь можно искать? — удивилась я.
―Все, ― лаконично ответил он.— Здесь все можно искать.
Значит, и в городе инстинкт собирателя не покидает янади. Он идет по асфальтовым тротуарам,
как по джунглям, и видит на этих тротуарах много больше, чем обычный горожанин.
Его острые глаза лесного жителя замечают оброненную случайно вещь, и след,
оставленный в пыли, и направление ветра, поднимающего бумажный сор. Город, так
же как и джунгли, рассказывает ему о многом. И он отлично запоминает этот рассказ.
Поэтому полицейский инспектор, ведущий трудное расследование, нередко прибегает
к помощи янади. Только янади способен точно восстановить ход событий и обстановку.
Но когда он рассказывает, его нельзя перебивать, а тем более задавать
наводящие вопросы, ибо с последними янади немедленно начинает соглашаться.
Ему надо дать возможность спокойно высказаться. В своем рассказе он не
упустит ни одной детали, а сам рассказ будет, логичен и последователен. Единственно,
что нужно янади от слушающего его человека, — это сочувствие к рассказчику
и интерес к происходящим событиям. Поэтому янади будет смотреть вам в
лицо и искать в ваших глазах понимание. А если вы еще подбодрите его восклицанием
«хну!», что для янади равносильно нетерпеливому «что же случилось дальше?»,
тогда все будет хорошо. Янади Венкатасвами однажды помогал полицейскому инспектору. Другой на месте
янади сказал бы просто: ко мне пришел полицейский инспектор. Но это другой, а не янади.
Для Венкатасвами короткая фраза «Ко мне пришел полицейский инспектор»была
наполнена самими разнообразными событиями, умолчать о которых значило ничего
не сказать. Поэтому эта фраза в устах расказчика-янади выглядела так:
Это было давно, когда моя жена была беременна старшим сыном. Я сторожил снопы падди
в поле Аччи Редди всю предыдущую ночь. На следующее утро я пошел к нему и сказал,
что падди можно увозить с поля. Он сказал, что я могу позавтракать холодным
рисом. Служанка Субби вынесла мне во двор миску риса. Я сел под лимонным
деревом и наелся. Потом Редди попросил Субби дать мне табака, и женщина,
которая хорошо мне улыбалась, принесла мне много табака. Я вернулся домой
и спал целый день. Моя жена разбудила меня и позвала обедать. Я не встал, и она ворчала.
Я проснулся на закате солнца и поел риса с рыбным карри. И опять пошел
спать. Моя женщина ворчала и ругала Редди и его рисовое поле. Я проснулся, когда
закричал петух, выглянул в дверь и увидел, что светлеет. Я вышел наружу, справил
нужду, потом вернулся к хижине и сел перед ней. Потом я заметил, что два человека
идут к моей хижине. Одного я узнал, это был староста деревни. Другой был
чужой. Он был средних лет с густыми усами и шрамом на левой щеке. Оба подошли
к моей хижине. Я встал, и чужой спросил: «Ты Венкатасвами?» «Да», —ответил
я. Тогда человек со шрамом заглянул в хижину и велел моей женщине выйти наружу.
Она дрожа вышла. Рассказ о разговоре с инспектором, о поездке Венкатасвами в город и успешной его
деятельности на поприще неллурского уголовного розыска займет не один печатный лист.
Этот рассказ вызвал первый конфликт между моим другом Рагавией и мной. Ортодоксальный
брамин Рагавия, снисходительно относившийся к янади, считал, что рассказ свидетельствует о
низком интеллектуальном уровне последних. Я же увидела в этом рассказе свидетельство отличной
памяти, острой наблюдательности и внимания к чисто человеческим деталям жизни. Что
такое время? Это рассвет, полдень и закат. Все, что существует в промежутках,
несущественно. Поэтому назначать янади точное время бесполезно: он все
равно не придет вовремя. Не потому, что не хочет этого, а потому, что не имеет
о точном времени никакого представления. Понятия о долге у него тоже свои. Он
знает, что надо заботиться о семье, уважать родителей, чтить своих богов, добывать
пропитание, поддерживать отношения с родственниками. Это — его обязанности
перед собственным племенем, и он их выполняет. Но оказывается, что и соседний,
чужой мир требует от янади выполнения каких-то обязанностей. Янади о чем-то
просят, куда-то посылают, что-то заставляют делать. Но древний собиратель,
идущий из одного конца города в другой с поручением, отвлекается часто
на другие, более важные дела и спокойно забывает о поручении. И янади-рикши
тоже часто отвлекаются и везут седока не туда, куда нужно последнему.
Если седок говорит «направо», рикша из племени янади спокойно может повернуть
налево. Пассажир не подозревает, что для янади «право» и «лево» — понятия
абстрактные и поэтому трудноусвояемые. Пассажир раздражается, начинает ругаться
и оскорблять «тупого» рикшу. Но рикша, к его удивлению, не отвечает ни на брань, ни на оскорбления. Он только
улыбается открыто и доверчиво. Сами янади никого не ругают и не оскорбляют. Они одинаково вежливы и с прачкой,
и с брамином. Соблюдая эту традиционную вежливость, янади никогда с чужими не заговорит
первым. Что еще можно сказать о характере янади? В них живет честность и
верность. Они терпеливы в горе и несчастье. Янади редко плачут и редко впадают в
меланхолию и депрессию. Только печаль, спрятанная где-то в глубине глаз, выдает
их состояние. Их мужеству иной раз можно позавидовать. Единственное место,
где янади теряет это мужество, — больница или поликлиника. Запах лекарств,
непонятные инструменты и строгие люди в белых халатах повергают янади в
панику и обращают в позорное бегство. Все это производит на них то же впечатление,
что и появление духа около хижины или на тропинке в джунглях. Пожалуй,
это два момента в жизни янади, когда он теряет способность улыбаться. Ибо
известно, что на духов и врачей улыбки не действуют.
(Содержание статьи) I. ПЛЕМЯ НА КВАРЦЕВЫХ ХОЛМАХ1. Автобус в каменный век
2. Деревни без названий
3. Барабаны, которые не звучат
4. Рыбаки Сангама
5. Племя без жрецов
6. Христианин
7. Улыбка янади
8. Звезда Арундати
9. Моя женщина
10. Как Катти Сандживи выплакал жену
11. Любимец богов
12. Когда наступает полнолуние
13. Племя на кварцевых холмах
ЗЕМЛЯ ВАЙНАДА
Свежие комментарии