Вадим Глузман

 

…Все началось давным-давно, когда прадедушка Вадима Глузмана, живший в крохотном еврейском местечке, сделал для себя маленькую скрипку. Он не хотел становиться скрипачом – он просто хотел играть на скрипке. Свою любовь к музыке он передал детям. Они учились играть на скрипке, но скрипачами не стали: бабушка Вадима – врач, ее брат – археолог. Зато родители Вадима – профессиональные музыканты.

Вадим Глузман родился в 1973 году в Житомире. Он говорит:

Со скрипкой Вадим не расстается с семи лет. Учеба в Риге, в Тель-Авивской академии музыки, в Джульярдской музыкальной школе, победы на многочисленных международных скрипичных конкурсах, сольные концерты, камерные ансамбли, выступления с оркестрами, записи… Житомир – Рига – Тель-Авив – Нью-Йорк – Чикаго – далее везде… – география маршрутов Вадима Глузмана простирается по всем континентам. Он умен, начитан, доброжелателен, остроумен, открыт для общения…

“Айзек Стерн больше, чем просто скрипач”

– Готовясь к интервью, я прочитал о вас много материалов в интернете. Особенно интересным мне показался ваш сайт. Многие вопросы отпали сами собой – вы просто на них уже ответили. Тем не менее некоторые любопытные события вашей жизни прошли незамеченными. Вот о них мне хотелось бы с вами поговорить. 

В 1990 году вы играли для Исаака Стерна. Как это произошло? Почему вам было предоставлено это право? Расскажите, пожалуйста, подробнее об этом эпизоде вашей жизни.

– В 1990 году из Риги мы репатриировались в Израиль. В Тель-Авиве я услышал, что Айзек Стерн прослушивает молодых скрипачей в Музыкальном центре в Иерусалиме. Я поехал к нему. За исключением записей, которые были у меня в Союзе, я не знал о том, кто такой Стерн. Не знал о его поддержке государства Израиль, не знал об истории с Карнеги-холл, не знал, что Айзек Стерн больше, чем просто скрипач.

Я приехал в Иерусалим, зашел в Музыкальный центр и сообщил секретарю, что хочу поиграть Стерну. Секретарь ответил, что идея сама по себе замечательна, но придется подождать пару лет. На мое счастье, в этот момент дверь отворилась и в Центр вошел Стерн. Показав на меня, музыкант спросил: “Кто это?” Секретарь сказал: “Мальчик приехал поиграть вам на скрипке”.

Реакция Стерна оказалась неожиданной: “Хорошо. Готовься. Пять минут у меня найдется”. Можно сказать, что мне просто повезло. Пять минут вылились в полтора часа, и с тех пор я имел счастье общаться со Стерном с большей или меньшей регулярностью в Израиле, а потом и в Нью-Йорке. Айзек Стерн сыграл огромную роль в моей музыкальной жизни.

– Можно ли назвать ваши отношения дружбой?

– Я бы не осмелился назвать это дружбой. Дружба – это очень красивое определение, но не думаю, что оно правильно в данном случае. Я был молодой скрипач, и он для меня был Мастером. На первых порах Стерн мне очень помог. Он мне дал рекомендации в Американо-израильский культурный фонд, выделил скрипку… Айзек Стерн навсегда останется для меня примером невероятной честности в музыке и в жизни

В интервью журналу “The Chicago Tribune Magazine” Вадим Глузман сказал:

“Словами не описать, как восхитителен этот инструмент. Он заставляет меня бежать в пятнадцать раз быстрее и нырять в пятнадцать раз глубже. Когда я впервые взял в руки эту скрипку, я понял, что жизнь моя изменилась”.

“Киббуц “Кешет-Эйлон” стал частью меня самого”

– В Израиле вы жили в музыкальном киббуце “Кешет-Эйлон”. Откуда вдруг в горах возле ливанской границы возникло это чудо, куда стекались лучшие преподаватели, где проводили мастер-классы лучшие педагоги?..

– Я с удовольствием расскажу об этом, тем более, что в русской прессе мало информации об этом киббуце, хотя там работают педагоги из России и учатся много русскоязычных студентов.

Киббуц называется Эйлон, по географическому названию этого удивительного места. А слово “кешет” в переводе с иврита означает “смычок“ или “радуга”. Киббуц был организован для помощи молодым музыкантам – новым репатриантам, которые к этому времени только приехали в Израиль. В 1990 году я был в числе первых студентов. Моя учеба началась в дни Хануки 1990 года, прямо перед войной в Персидском заливе. Прошло несколько лет, и я вернулся в киббуц в качестве преподавателя.

Киббуц “Кешет-Эйлон” стал частью меня самого. Сегодня этот киббуц – международная организация с громадным количеством педагогов и студентов. Каждый год на международный трехнедельный курс мы приглашаем около пятидесяти студентов. При этом заявок на участие в курсе приходит как минимум от двухсот до четырехсот. Хотелось бы принять всех, но, к сожалению, такое невозможно. Курс в Эйлоне – это ежедневные индивидуальные занятия, мастер-классы, концерты учеников и преподавателей и заключительный гала-концерт. Кроме этого, ежегодно на Хануку и Песах мы проводим два семинара для молодых израильских скрипачей и педагогов.

– Сколько лет вы прожили в Израиле?

– А я продолжаю жить в Израиле. Я учился в Джульярдской школе и семь лет прожил в Нью-Йорке. Сегодня у меня два места жительства: Тель-Авив и Чикаго. Но мой дом в Израиле. Израиль – то место, куда я возвращаюсь. В иные точки земного шара я приезжаю.

– Кем вы себя ощущаете? Русским евреем? Израильтянином? Американцем? Или, может быть, гражданином мира?

– Я себя ощущаю израильтянином, родившимся в бывшем Советском Союзе и живущим в Америке.

“Классическая музыка меняется”

– Вадим, что сегодня происходит в мире скрипичной музыки? Пишут ли для скрипки новые произведения?

– Без сомнения, есть современная скрипичная музыка и масса молодых интересных композиторов. Ответственность музыкантов состоит в том, чтобы ее исполнять. Надо дать публике шанс ее услышать. Если мы этого делать не будем, на нас закончится наш вид искусства как таковой.

Вспомним историю музыки, например, взаимоотношения Йоахима с Брамсом. Представляете, если бы не Йоахим, у нас бы сегодня не было Скрипичного концерта Брамса. Какая была бы трагедия для музыки! Но Йоахим был тем скрипачом, который играл много современной музыки, в том числе своего современника Брамса. То же самое происходит сегодня. Я очень тесно сотрудничаю с Лерой Ауэрбах. Она родилась в бывшем Советском Союзе, но уже много лет живет в Нью-Йорке. На мой взгляд, Лера – совершенно феноменальное дарование. Она написала для меня много произведений, я много записал ее музыки.

– Так значит, в отличие от мрачных пророчеств Нормана Лебрехта, классическая музыка еще не умирает? Он пишет о коммерции, о смерти настоящего искусства, об алчных менеджерах, звукозаписывающих студиях… После его книжек становится как-то не по себе.

– Я с громадным уважением отношусь к Лебрехту. Он, конечно, большой знаток музыки и потрясающий журналист, но в данном случае я совершенно не согласен с тем, что он пишет. Мне кажется, им движут какие-то свои, немузыкальные причины.

Классическая музыка не умирает, а, как любой вид искусства, меняется. Она постоянно находится в движении. Может быть, то, что происходит сегодня, – это возврат в прошлое, в эпоху, когда классическая музыка была элитарной. Никто не ожидал, что когда-нибудь на сольный концерт скрипача или пианиста смогут прийти три с половиной тысячи человек. Раньше приходили триста пятьдесят, и ничего в этом плохого не было.

Господин Сарасате, господа Казальс и Йоахим прекрасно играли, и все были счастливы. Может быть, сегодня происходит сужение аудитории, но я не считаю, что мы умираем.

– Ну что ж, это вселяет надежду. А в Израиле исполняется современная музыка? Есть поле для экспериментов?

– Конечно, новая музыка всегда исполняется. У нас есть масса очень интересных композиторов. Например, Менахем Визенберг. (Композитор, аранжировщик, пианист и педагог Менахем Визенберг – один из наиболее одаренных музыкантов Израиля. Окончил Джульярдскую школу в Нью-Йорке. Преподает в Иерусалимской академии музыки и танца, руководит группой молодых музыкантов при Иерусалимском музыкальном центре, дает мастер-классы по композиции, читает  лекции во многих университетах США и Великобритании, выступает в качестве пианиста-солиста и участника камерных ансамблей в Израиле, Европе и США. – Прим. автора.)

Может быть, новая музыка исполняется не в таких количествах, как в концертных залах Голландии, Дании, Германии или Швеции. Но с другой стороны, мы также не видим ее в таком количестве в Америке. Израильскую публику я могу сравнить с американской. Это публика очень консервативная. Что делать – со вкусами публики нужно считаться, их надо уважать. В конце концов, то, что мы делаем, мы делаем для тех, кто сидит в зале.

– Так это же приводит к тому, что кроме узкой группы композиторов-классиков XIX и начала XX века не исполняется ровным счетом ничего!

– Это правда. Но, вы знаете, я бы не хотел сказать, что это к сожалению. Публика на сегодняшний день такая, и таковы ее вкусы. Музыкант, который чувствует, что ему необходимо играть современную музыку и хочет заниматься только этим, должен найти для себя другую географическую точку или воспитывать публику вокруг себя, как это делает Стивен Бернс в Чикаго. (Трубач и композитор Стивен Бернс регулярно организовывает в Чикаго концерты серии “Fulcrum Point New Music Project”, на которых исполняется только современная музыка. – Прим. автора.)

Та же Лера Ауэрбах три года прожила в Бремене, являясь “Komponist der Stadt” – так называемым городским композитором. Бремен регулярно заказывал ей новые произведения, Лера участвовала в фестивалях. Потом она вернулась в Америку и продолжает работать здесь. Были премьеры ее новых произведений на фестивале в Нью-Йорке. Я не думаю, что все так трагично…

После того, как я имел счастье поработать вместе с современными композиторами над их новыми произведениями, я увидел, что любое произведение – живая изменяющаяся стихия. Я работал с Софией Асгатовной Губайдулиной над ее концертом “Offertorium” – много раз сыгранным и записанным произведением. В процессе работы она сама брала ручку, что-то вычеркивала, что-то дописывала, меняла динамику и даже ноты.

Я сделал для себя вывод, что нет ничего высеченного на камне. Естественно, я никогда не позволю себе поменять написанное композитором без его согласия. Процитирую ту же Губайдулину. Она считает, что для успешного концерта необходим триумвират талантов: композитора, исполнителя и публики. Так же, как без композитора нет музыки, так же и без исполнителя, и без публики нет музыки.

– Кто для вас наиболее значимые фигуры в скрипичной музыке? Вы уже упомянули Исаака Стерна. Кто еще стоит в этом ряду?

– Первый в этом ряду – Давид Ойстрах. Ничего лучшего в искусстве скрипичной игры, на мой взгляд, не происходило. Ойстрах – это явление в музыке. Такие люди рождаются очень редко. Мне невероятно близко и дорого его искусство.

– Можно ли сказать, что ваша карьера состоялась, или об этом еще рано говорить?

– Конечно, рано говорить. Если когда-нибудь я скажу, что состоялся, то в этот же момент можно спокойно закрыть футляр и больше его не открывать.

С будущей женой Анжелой Иоффе Глузман учился в одной школе. Потом их семьи репатриировались в Израиль. Они начали музицировать вместе в Риге, продолжили в Израиле, а потом, как шутит Вадим, “решили, что можно вместе не только играть”. Что касается музыкального фестиваля, то о его создании Вадим и Анжела думали уже давно, и четыре года назад мечты превратились в реальность.